Название: "Ненавижу тебя" - "Знаю"
Автор: [J]Йопти[/J]
Направленность: слэш
Фандом: Sherlock BBC
Жанр: AU, angst, постРейхенбах
Рейтинг: R
Персонажи: Мориарти\Моран
Размер: ~ 1 260 слов
Статус: закончен
Предупреждения: OOC (!) Отсутствие логики (?)
От автора: альтернативное развитие событий отсюда
Тыкнуть...Джим протянул руку и коснулся его щеки. Провёл ногтями, скривившись:
- Не люблю, когда у тебя щетина.
- Ненавижу тебя, - слабым, надтреснутым голосом признался Себастьян. Из дрожащих пальцев выпал пистолет. Ноги подкосились. Как хорошо всё-таки, что позади подоконник.
- Знаю, - ответил Джим так, словно именно этих слов и ждал, и притянул его к себе для поцелуя. И сердце Морана, на мгновение замерев, перестав биться, ухнуло ниже адовых глубин, откуда вернулся этот сукин сын. Потому что этот жест был из той, прошлой жизни, где Себастьяну не нужно было никаких сокровищ мира, ничего, кроме как быть с ним рядом и выполнять свою работу. Не из чувства долга, а по собственному желанию. Потому что этот жест был таким привычным, что его едва не скрутило.
- Трахни меня, - сказал он, оторвавшись от его губ.
И будто не было полутора месяцев, наполненных болью, отчаяньем и пустотой. Эпизода на крыше, когда полковник, словно огретый чем-то, осел прямо на парапет и опасно покачнулся, чуть не cвалившись вслед за Холмсом с крыши. Двух мучительных недель, когда он разбивал руки о стены в кровь и кричал от бессилья и боли, срывая голос. От попыток понять, смириться, заглушить то, что рвало на части изнутри.
Себастьян до сих пор не мог забыть, как боялся даже прикоснуться к кружке, из которой, заходя в гости и иногда оставаясь на ночь, пил Джим. Словно тот сейчас выйдет из душа и спросит, полагается ли к чаю десерт. И под десертом он имел в виду далеко не пирожные из того милого заведения, где одна чашка кофе размером с баночку для таблеток стоила порядка пятнадцати фунтов стерлингов.
Себастьян до сих пор не мог забыть, как швырнул эту кружку в картонную коробку самой последней ко всем остальным вещам Джима, найденным в квартире.
“Просто на случай, если ты, ублюдок, остался жив, тебе даже не придётся искать меня, просто велишь своим мальчикам выломать дверь и снести вещи вниз, к машине”, - подумал тогда он. Видимо, Джим был не из тех людей, которые позволяют чужим ранам зажить. Следовало бы запомнить, в конце концов, Себ работал на него в течение двух лет. Или больше. Он не держал точную дату их встречи в голове, только примерные числа, довольно расплывчато. К чему? Они же не праздновали это, как заведено у “обычных людей”, у парочек. Они и не являлись парочкой. Глупое, приторное до боли в пломбах слово, описывающее особь женского пола, обожающую розовый и плюшевых медведей, и особь мужского пола, обеспечивающую особь женского пола вещами соответствующего цвета, игрушками, конфетами и цветами для полного комплекта. О таком понятии как “романтика” с Джимом вообще не стоило заводить разговор. Что-то подсказывало полковнику в те дни, что он получит ответ в стиле: “В День Святого Валентина отправить посылкой ещё бьющееся сердце”. Кадр для хоррора с элементами чёрного юмора, ей-богу.
- Трахни меня, Себастьян, - сказал Джим, и до головокружения привычная дрожь прошла по телу.
Моран ненавидел себя. Искренне и чисто, без каких-либо примесей. За то, что до сих пор реагировал на своё имя из уст Джима. На своё полное имя. Только он мог произнести его так, что не оставалось никакой возможности возразить. Даже не так. Не возможности, а желания. К чёрту споры, просто… трахнуть его, и правда, почему нет?
Моран ненавидел себя за то, что помнил так же хорошо и все реакции Джима. Помнил, как тот прогнётся, если чуть изменить угол проникновения. Помнил, как тот зашипит и застонет, если провести ногтями по спине, а потом пройтись по царапинам, ставшим невероятно красивого красного цвета, языком. Джим и сам проделывал с ним подобное, и Себ далеко не понаслышке знал, какие ощущения при этом испытываешь. Они любили доводить друг друга в постели, хотя, конечно, лавры победителя всегда доставались Джиму, и не то чтобы Моран сильно возражал. Джим всегда был первым, и это включалось в графу “привычный порядок вещей”. Именно поэтому Себастьян впервые сгорбился, когда понял, что, раз Джим мёртв, он стал первым. Самым опасным человеком в Лондоне. Он совсем не хотел этой должности. Это было неправильно. Непривычно. Он хотел, как и прежде, быть всего лишь преданной тенью, маячить за спиной, закрывать собой от пуль, если понадобится. Он не хотел быть вторым “мистером М”.
Полковник вколачивался в Джима, перевернув его, слушая такие знакомые стоны, и неотрывно смотрел в его глаза. Ничуть не изменившиеся, всё так же казавшиеся чёрными, как чёртовы чёрные дыры, ночью. Они по-прежнему затягивали, гипнотизировали. Губы по-прежнему манили, требовали, чтобы их зацеловали до саднящей припухлости. Как будто ничего не было. Как будто ничего не изменилось.
Но Себастьян помнил охватившую его безнадёжность. Помнил, как не мог находиться в собственной квартире, потому что буквально всё в ней провоцировало картины, которые он предпочёл бы забыть ради своего же блага, и ночевал в гостиницах. Помнил, как пытался найти смысл жизни, хоть какую-то цель для того, чтобы продолжать двигаться вперёд, двигаться, чёрт побери, вообще. Запихивать в себя еду, выходить на улицу. Те, кстати, в большинстве своём тоже хранили определённые эпизоды из его жизни. Их жизни. Он не знал, куда брёл, и в итоге натыкался на знакомые дома. С пятого этажа вон того здания он снимал одну цель, с крыши вот этого – другую. И Джим всегда находился где-то неподалёку, если не вился рядом с ним и не пританцовывал от нетерпения, как в тот раз, когда ему снова попали в плечо. Как ни странно, именно плечи чаще всего страдали в таких случаях. Реже пули здоровались с животом, чуть ли не обнимаясь с почками на радостях от встречи. Ну и уж совсем в исключительных случаях раздача сладкого приходилась на ноги.
Себастьян помнил, как вздрагивал, заслышав на улице знакомое имя. Оборачивался, разыскивая среди многошёрстной толпы родное лицо, хотя знал, что его никто бы не стал звать вот так в открытую. Даже сам Себастьян на людях обращался к нему только “босс”.
Моран смотрел в эти чёртовы бездонные глаза и пытался понять. Наверное, это было частью какого-то плана. Наверное, даже нашлись очень веские причины, по которым Джим не сказал ему об этом. В конце концов, он всё сделал правильно, он поступил в тот день так, как должен был: он просто послушался. Как всегда. Он просто выполнил приказ и держал на мушке доктора Уотсона. Совершенно убитого горем доктора Уотсона. Блаженные несколько минут, в которые он и понятия не имел, что скоро будет разбит, уничтожен, разрушен и опустошён почти так же, если не больше.
Себастьян трахал Джима, и в нём, несмотря на всю абсурдность и нелепость ситуации, росло осознание, что это правда. Что это – по-настоящему. Джим действительно нашёл его. Хотя Моран усердно заметал следы, сам не понимая, зачем, ведь никто так и не рискнул выслеживать его, начинать охоту, чтобы стать первым “самым опасным человеком в Лондоне”. Отыскал гостиницу, добрался сюда, несмотря на свою вечную нелюбовь к самолётам.
Осознание “Живой. И правда, живой” немного запоздало, но этого оказалось достаточно, чтобы Себастьян рухнул на Джима, сотрясаясь от оргазма и беззвучных рыданий. Он не позволял себе плакать с самого дня смерти Джима. То есть, простите, якобы смерти. Сначала он находился в состоянии глубокого шока, а потом лежал на кровати, сжавшись в комок, и молча ждал, когда пройдёт. Точнее, надеялся. Когда перестанет так ныть. Раздирать на куски.
Джим обнял его подрагивающими руками, поерошил волосы на затылке и стал гладить по спине, шепча какую-то успокаивающую чушь, словно приютил у себя в кровати ребёнка, которому приснился кошмар. Несколько минут назад Моран всё ещё придерживался точки зрения, что это всего лишь довольно странный сон, который настиг его во время поездки в автобусе или после очередной экскурсии. Замок Эгль, верно?
- Ненавижу тебя, - выдохнул Себастьян, немного придя в себя и обняв Джима так крепко, что странно, как тот ещё не сломался в его объятиях. Или не обзавёлся парочкой незначительных закрытых переломов.
- Знаю, - шепнул Джим, и Себу показалось, что в его голосе он слышал дрожь и несдержанные слёзы. – Знаю.