"His dog tags", МорМор, постРейхенбах, G, angst, OOC, AU, ~540 слов
РискнутьС Себастьяном всё в порядке. Он прекрасно себя чувствует. Разве у него есть причины, чтобы чувствовать себя иначе? Конечно, нет. Конечно, нет, с чего бы вдруг? Согласно данным статистики, в Великобритании каждый год кончает жизнь самоубийством около одиннадцати тысяч мужчин. Не расстраивается же он из-за каждого из них.
Сегодня он стал свидетелем двух самоубийств. Ничего необычного. Смерть всегда поблизости, ждёт своего часа. Кого-то сбивает машина, на кого-то случайно падают горшки с геранью с верхнего этажа, а кто-то приходит на крышу, устраивает там шоу и засовывает ствол себе в рот, нажимая на курок. Не то чтобы Себастьян никогда не видел, как умирают люди. Надо заметить, многим из них он даже неслабо в этом помог. А на войне они же, считай, исключительно этим и занимаются.
Себастьян ловит себя на мысли, что хочет увидеть Джима, и, срываясь с места, начинает судорожно перерывать вещи.
Храни у себя. Это приказ.
Прочь летит с полок одежда, пальцы дрожат, он похож на наркомана, который ищет секретную заначку, который срывается через пару минут после того, как до конца проходят последствия первой дозы.
И зачем ты так вымахал, придурок? Если на фото не будет твоего лица, я тебе ноги переломаю. Как думаешь, тебе пойдёт инвалидная коляска?
Сердце колотится, дыхание рваное и частое, он почти паникует. Никто же не мог их забрать. Кому нужны какие-то глупые картинки? Джим ещё жаловался, что плохо на них вышел. И не ответил, почему бы их тогда не выбросить или не порвать.
Подвинь табурет, я хочу поставить тебе рожки. Что значит “тогда ты в кадр не поместишься”? Ты меня недооцениваешь.
“Нашёл!”
Себастьян впивается в них взглядом.
Джим косится недовольно, стараясь его спихнуть: они вместе пытались уместиться на том дурацком табурете.
Джим делает удивлённое лицо, широко распахивает глаза и раскрывает рот буквой “о”, а правой рукой, выпятив большой палец, указывает назад, на Себастьяна, который с невозмутимым видом сидит всё там же.
Джим ставит ему рожки и показывает язык механическому фотографу.
Джим сидит на коленях Себастьяна, обхватив руками его шею.
Четыре фотографии, которые аппарат выплюнул почти сразу же. Маленькие, аккуратные, такие… живые. Как и сам Джим на них. В карих глазах плещется знакомая толика безумия и что-то ещё. Тёплое, приятное.
На этих фотографиях у Себастьяна уже свободная шея. Проклятый фетишист стащил у него жетоны и всякий раз умудрялся увиливать от ответа на вопрос, собирается ли их вернуть. Они были дороги Себастьяну: единственное, что осталось у него с войны, помимо документов и Бетси. Но в итоге он смирился. В конце концов, Джим тоже стал ему дорог. А дорогие сердцу вещи должны быть вместе. Да?
- Мистер Моран? – Себастьян оборачивается, когда слышит стук в дверь и голос консьержа за ней. – Мне передали для вас какую-то посылку. Вроде не опасна.
Себастьян открывает дверь, забирает конверт и, тихо поблагодарив, снова закрывает её.
На незакрытом конверте (плотная, приятная на ощупь бумага) написано: “my baby Sebby-boy”. Гелевой ручкой. Знакомый почерк. Сердце пропускает удар.
Он лёгкий. Внутри какой-то предмет. Себастьян прощупывает его и замирает. По спине проходят мурашки. В груди всё леденеет. Из дрожащих пальцев выскальзывает линия с фотографиями и изящно планирует на пол. С тихим звуком шмякается на пол конверт. Ноги слабеют. Себастьян приваливается спиной к двери и съезжает по ней, опуская голову.
На язык кривляющемуся Джиму падает прозрачная солёная капля.
Из незакрытого конверта выглядывает до боли знакомая цепочка и кусок жетона из нержавеющей стали.