Мои двери всегда для вас открыты. Выходите ©
гобблпот, AU, начало второго сезона, спойлеры, OOC, ~1000 словгобблпот, AU, начало второго сезона, спойлеры, OOC, ~1000 слов
Ему даже не надо поворачивать голову, чтобы узнать, кто нарисовался у двери, когда он слышит:
- Эй, Джим, старый друг.
Пингвин стоит с цветами и апельсинами в сетке, словно шёл на своеобразное свидание, но по дороге решил заскочить в больницу.
Джим словил пулю, и Эссен велела ему лежать там, пока не поправится. Иначе она поручит Нигме расковырять его рану до такой степени, что тот не сможет ходить даже до туалета, не то что бежать из больницы, а потом работать на износ, желая отомстить за всех и каждого, очищая город от скверны.
"Это погубит тебя".
Как будто он не знает.
Освальд хромает в палату, закрывает за собой дверь и подтягивает стул поближе к кровати, с ужасным звуком заставляя его проехаться по кафелю. Джим морщится, и сбоку сразу же покаяно раздаётся:
- Извини.
"Не хотел доставить тебе неприятности" остаётся неозвученным, но Джим слышит. И не говорит в ответ, что с таким поведением без неприятностей всё равно не обойдёшься. Эти неловкие движения, какие-то резкие, дёрганные. Птичьи. Может, не пингвина, но что-то есть. Особенно неожиданный, резкий поворот головы в сторону, к окну.
Освальд кладёт цветы в шуршащей упаковке на тумбочку, там же оставляет апельсины.
- У меня на них аллергия, - бесстрастно говорит Джим.
- Я же твой старый друг, не обманывай меня. Я видел твою медицинскую карту.
Наверное, это должно звучать как мягкая ремарка с ноткой дружеской укоризны, но если вдуматься в смысл - а именно это Джим и делает - выходит довольно жутко. Нашёл его карту, надеясь изучить все слабости?
Почему-то именно сейчас вспоминается, что Освальд даже целуется по-птичьи. Коротко, часто, как будто клюёт. Он "клевал" его в лицо неделю назад, осыпал поцелуями, касался трепетавших век, смеялся, обдавал дыханием губы, весь какой-то нервный, словно в первый раз. Джим даже посчитал это очаровательным. Освальд не пытался перехватить инициативу или сделать что-то, он просто отдавал свою любовь, такую огромную, не понятно как помещавшуюся в таком тонком, остром коленками и локтями теле, как умел. Как мог.
- Как ты? Каковы прогнозы врачей?
- Жить буду, - Джим дёргает плечом. Не то чтобы ему не хочется поддержать беседу, просто тут практически не о чем разговаривать. Он ведь не выглядит, как умирающий, правда? Это всего лишь выстрел в живот, ему повезло, никакие важные органы не задеты, но кто-то умудрился пошутить, что может испортиться аппетит. Глядя на эти апельсины с резким цитрусовым запахом, пробивающимся в нос, он понимает, что аппетит уже безнадёжно испорчен, и пуля тут совсем ни при чём. Вдруг они отравлены? Пингвин странный, иногда импульсивный, с него станется и такое провернуть. На словах они, конечно, друзья, а на деле - чёрт знает что и сбоку бантик. Потому что Освальд его туда прикрепил.
Наверное, всем злодеям, даже таким нетипичным, отсыпали в своё время щепотку театральности. Освальду, кажется, добавили заодно щедрую ложку какой-то угловатости и... нет. Он даже не будет пытаться подобрать слова для этого. Когда-нибудь Освальд придумает их сам. Или Готэм ему поможет в этом. Газеты вот точно любят давать какие-нибудь прилипчивые прозвища и эпитеты.
- С тобой здесь хорошо обращаются? - заботливо интересуется Освальд и кладёт руку рядом с его бедром, но не касается. Всё равно прикосновение почти косвенное, потому что Джима накрыли одеялом. Тепло, покой, постельный режим. Четыре слова, которые он уже начинает ненавидеть. Спасибо, что Пингвин пришёл. Компания странноватая, но немного скрасит одиночество и скуку. Тут ведь с ума сойти можно. С больничной койки в Аркхэм - вот так продолжение карьеры будет.
- Потому что, знаешь, я мог бы... - Освальд понижает голос и смотрит таинственно. Ну, или пытается. Выходит не очень, но Джиму удаётся не улыбнуться. К тому же, тут не до шуток: мало ли что скрывается за этим многозначительным молчанием. Лучше обрубить это на корню.
- Нет, не надо, - спешит уверить Джим и качает головой. Голова уже совсем другая, почти не кружится при этом, и не начинает тошнить. Потерял много крови, когда только оказался здесь. Прощай, ещё одна рубашка и ещё один костюм. Кровь не отстирывается, этому ещё мама учила. Даже если стирать своими руками, очень долго и упорно, под холодной водой. - Я здесь прекрасно себя чувствую.
Джим решает не говорить, даже в шутку, что медсёстры с ним заигрывают. Когда Освальд злится или расстроен, у него некрасиво искажается лицо, хочется его поцеловать, чтобы перестал. А Джим, раз уж ему дают возможность немного полениться, не очень хочет сейчас двигаться. Особенно нагибаться и поворачиваться. Всё равно приходится, конечно, но это другие случаи. Необходимость.
- У тебя тут неплохой вид из окна, - делится наблюдением Освальд и машет рукой в ту самую сторону. - Хочешь, расскажу, как у меня дела? Всё теперь другое. Это новая эра в истории Готэма.
- Нет, спасибо, - по возможности вежливо отказывается Джим.
Но Освальд всё равно рассказывает. Благо, он не говорит ничего, что можно было бы счесть за показания, а потом посадить его за решётку. Он гордо объясняет, что теперь король города. Бизнес Фальконе довольно обширен, у него появилось много "друзей", бар процветает, а довольная матушка поёт ему вечером и танцует на сцене. А потом они танцуют вдвоём, она обхватывает руками его лицо, целует в нос и говорит, что гордится своим мальчиком.
Джим прикрывает глаза, позволяет накрыть рукой свою руку и просто слушает. Освальд кажется таким возбуждённым и счастливым. Он рад, что у него есть слушатель, который не станет издеваться, прерывать его на полуслове и проявлять неуважение. Кажется, он говорит ещё что-то. О том, что они могли бы заниматься всем этим вместе, что они ещё сделают город иным, что заставят кланяться в ноги и целовать ботинки, слизывать с них грязь. Джим уже почти не слушает, постепенно проваливаясь в сон. Довольное чириканье дёрганной птицы с взъерошенным хохолком убаюкивает его так, как уже давно это не способны сделать звуки города - шуршание шин, грохот мусорных баков, которые опрокинул пьяный поздний прохожий, и громкие хлопки дверей соседних квартир.
Он не слышит, как уходит Пингвин. Потому что иначе Джим бы очень удивился, вслух, насколько бесшумным может быть Освальд. Как он почти не шаркает ногой по полу, как поднимает стул и переставляет его на прежнее место очень осторожно, аккуратно.
Не недооценивай своих врагов, Джимбо. Своих друзей - тем более.
Он не чувствует, как Освальд целует его в висок и шепчет: "Выздоравливай".
Цветы - букет красных амариллисов - медсестра потом ставит в высокую банку. Потому что в обычной городской больнице не водятся красивые узорчатые вазы.
--
гобблпот, AU, второй сезон и его конец, спойлеры, OOC, ~760 словгобблпот, AU, второй сезон и его конец, спойлеры, OOC, ~760 слов
- Ты даже не представляешь, что они делали со мной, Джим! - в голосе Освальда смешиваются злость и боль. Глаза у него совершенно безумные, он хватает Джима за воротник потрёпанной куртки и заставляет спину столкнуться со стеной. Несильно, но ощутимо. И Джим позволяет ему это. Позволяет выплеснуть свои чувства.
- Ты не послушал меня! Предатель! Я могу отличить пытку от терапии, ладно?! Ладно?!
Освальд дышит тяжело, хмурится. Он обижен за ту сцену во дворе Аркхэма. Теперь он, конечно, другой: на нём снова дорогой костюм, чистые ботинки, шейный платок. Ничего общего с тюремной робой и кандалами.
- Они... они воздействовали на мой мозг. Я видел... я видел, как убиваю собственную мать, Джим. А я никого не любил больше неё, у меня больше никого не было, - голос Освальда становится тише, и Джим пытается подавить жалость. Теперь он знает, что творил в своём подвале Стрейндж. Знает, сколько монстров теперь на свободе. Настоящее чудо, что Освальд не стал одним из них. Страшно представить, что бы из него получилось. Галаван вот совсем не обрадовал.
- Но это ещё не всё, знаешь! - Освальд снова вскидывает голову и зло сжимает губы. - Это далеко не всё. Когда меня выпустили, я пошёл навестить могилу матери и встретил там... кого бы ты думал... своего отца! Человека, которого у меня не было всю жизнь.
Он сжимает ткань куртки сильнее, и его руки начинают трястись. Джим кладёт на них свои и слегка сжимает, пытаясь вернуть Освальда обратно, на грешную землю, успокоить, но тот словно запер самого себя в воспоминании.
- Он был очень добр ко мне, Джим. Он дал мне приют, одел меня, накормил. Рассказал о матери. О той, которую я не знал. О той её части, которую она не упоминала в рассказах. И я подумал, что действительно смогу быть счастливым.
Джиму удаётся отцепить руки Освальда от своей одежды и повести его за собой. Усадить на кровать и держать за руки, показывая, что он всё ещё рядом, всё ещё слушает. Теперь он готов слушать и верить. Он знает, что у этой сказки будет плохой конец. Потому что они в Готэме. В Готэме люди теряют близких, сгнивают в тюрьмах, умирают сами. Боль порождает другую боль, насилие - другое насилие. Отвратительная, полная ужаса и страданий цепочка, и ты понимаешь, что всё взаимосвязано. Уже два года он торчит в этом мрачном, замаранном коррупцией и убийствами городе, и его не покидает ощущение, что он всё ещё на самом старте. Всё только начинается. Теперь объявился какой-то тайный совет, Брюс по-прежнему лезет на рожон, а Селина не хочет начать нормальную жизнь. Всё не как у людей, честное слово.
- Отец принял меня в семью. Познакомил с женой и её детьми. После пыток Стрейнджа я и не подумал, что что-то не так. А эта сука отравила его, и всё превратилось в сюжет грёбанной Золушки, Джим!
Освальд встрёпывается, вскакивает с кровати и начинает ходить по комнате, размахивая руками, активно жестикулируя себе во время рассказа.
- Её дети издевались надо мной, она сделала меня своим слугой. Назвала мою мать шлюхой. И, знаешь, что-то щёлкнуло. "Терапия", - он показывает кавычки в воздухе пальцами, тянет издевательски, явно передразнивая самого Джима, - больше не была надо мной властна. Я убил её.
Освальд хохочет, вспоминая удовольствие, с которым всадил в неё нож. Чёрт побери, надо было сфотографировать её, когда она поняла, что ест собственных детей. Которым так хотела хорошей жизни, что готова была избавиться от любых преград на пути к наследству. Что ж, дорогуша, не все препятствия так легко пали к твоим ногам, как оказалось.
- Предварительно угостив особым блюдом.
У Джима на лице появляется отвращение, когда он понимает, что имеется в виду. Или думает, что понимает, но залезать глубже в эти дебри и уточнять он не хочет. Ему ещё дорог собственный аппетит, а что касается работы - так он и не коп больше.
Он поднимается и подходит к Освальду, обнимает его, прижимая к себе, трясущегося, как в лихорадке. То ли в экстазе, то ли в ужасе, то ли всё вместе. Загадка похлеще, чем у Нигмы.
- У меня никого нет, Джим. У меня снова никого нет, - выдыхает Освальд, сжимая пальцами его локти, словно вытягивая руки, подталкивая обнимать и дальше. Джим поддаётся.
Ночью Освальд спит плохо, дёргается и стонет сквозь сон. Джим испытывает одновременно желание успокоить и дать по лицу, вместе с тем потирая места, по которым ему досталось неспокойными ногами и острыми локтями. Какого чёрта он вообще согласился на это?..
Но Джим всё же тянет руку, проводит по взъерошенным волосам и смотрит на то, как лицо Освальда становится спокойней. Слышит, как тот прерывисто вздыхает и расслабляется, словно рука Джима проникла в сон и разогнала все кошмары.
Джим качает головой. Кажется, он не мог поступить иначе.
--
нигмобблпот, death-фик, AU, начало третьего сезона, спойлеры, OOC, ~500 словнигмобблпот, death-фик, AU, начало третьего сезона, спойлеры, OOC, ~500 слов
Эд сходит с ума. Только теперь ему для этого не нужен голос в голове и отражение в зеркале. Достаточно Освальда на мокром после утреннего дождя асфальте. Он дрожит и дышит часто, сжимает его руку.
- Срочно требуется скорая к школе №135, совершено покушение на мэра, он серьёзно ранен.
Вокруг толпятся люди, детей загнали обратно, не дают смотреть. Но Эд видит только Освальда, смотрит ему в лицо, находится рядом, пока может. Пока может. Эта мысль прошивает сознание раскалённой иглой. Нет. Эд сжимает губы и не даёт волю своим чувствам. Сейчас не время для паники.
Он прижимает платок к отверстию в груди и ненавидит, ненавидит кровеносную систему, которая всё ещё работает, поэтому выталкивает всё больше жидкости из тела. С каждым стуком сердца.
- Эд, я хотел сказать... - Освальд жмурится и улыбается болезненно, широко, ломко.
- Молчи, - Эд и сам хочет зажмуриться, лишь бы не видеть, тем самым отрицая проблему. Так иррационально и глупо. Соберись! Если это его последние слова, ты обязан их услышать. - Тебе надо беречь силы.
- Я так рад, что у меня был шанс поработать с тобой вместе, - Освальд как будто не слышит его и всё равно продолжает. Выталкивает из себя слова и кровь. Шевелит побелевшими губами с трудом.
Не надо, просит голос в голове Эда. Перестань.
- Ты такой замечательный... Я... всё это время считал тебя своим другом. У меня никогда раньше такого не было. Человека, на которого можно рассчитывать.
Платок уже весь пропитан насквозь, и теперь кровь пачкает перчатки Эда. Ему всё равно.
- Но... есть ещё одна вещь, которую я хотел сказать тебе...
Отчего-то в груди становится холодно и больно. Как будто заранее. Там всё немеет, словно кто-то применил анестезию. Кончики пальцев дрожат, и Эду не стыдно за эту слабость. Тело омывает волной страха, и он не понимает, почему.
- Надеялся подождать до вечера, сказать это в другой обстановке... - Освальд издаёт тихий смешок. Самоирония. - Думаю, я... люблю тебя, Эд.
Мигающая перекладина после поставленной точки в отчёте, напечатанном на компьютере. Она всегда выводила Эда из себя. Будто говорила, что ничего ещё не закончено. Что надо добавить ещё строчку или две.
Сейчас она ждёт от него какого-то действия. Нового абзаца и прямой речи.
Эд сходит с ума.
- Без рук стучу, о любви кричу, о чувствах другого я знать хочу, - Эд нервничает ("Мягко сказано, приятель"), и рифма сама срывается с губ. Одна из тысячи загадок, что хранятся в его голове. - Что я такое?
Освальд снова смеётся.
- Сердце, Эд. Ты - моё сердце.
Он не доживает до больницы. Умирает в скорой на полпути. Эд касается его холодных губ своими и обещает себе найти тех, кто за это в ответе. Он будет пытать их неделями, пока они не попросят о смерти сами, но даже тогда он не подарит им её. Потому что это слишком просто. Да и милосердие не в его стиле.
- Я холодна должна быть, словно лёд, и лишь со мной свершённой боль уйдёт. Что я такое? - шёпот у самого уха.
Освальд предсказуемо не отвечает.
Эд улыбается широко и безумно, не открывая рта.
--
гобблпот, AU, внесезонно, OOC, R (!), ~660 словгобблпот, AU, внесезонно, OOC, R (!), ~660 слов
Ближе всего Джим находится к нему, когда хватает за лацканы пиджака и угрожает. Тогда он выдыхает слова почти что в самые губы и обязательно смотрит в глаза. Это сводит Освальда с ума. Это заставляет его злиться, пугаться и возбуждаться одновременно. Невольно, неосознанно, он запоминает каждую деталь такого яростного проявления эмоций со стороны Джима. Он запоминает, как спина больно встречается со стенкой. Действие больше отрезвляющее, чем болезненное, но Джим явно не рассчитывает силу, когда его обуревают эмоции. Он запоминает, как движутся губы, которые выплёвывают все эти угрозы.
"Думаешь, ты знаешь, на что я способен?!"
О, Освальд уже хочет узнать.
Всё, что ему остаётся - это провоцировать. Чтобы получить ещё больше, чтобы кормить внутреннюю жадную надежду, что однажды Джим зайдёт дальше. Перейдёт черту.
Это мог бы быть очень злой поцелуй. С укусами и кровоточащими губами. Неважно, что потом будет больно пить и есть, что от любого движения или слова ранки могут раскрыться. Это стало бы прекрасным напоминанием о кое-чьём присутствии в его жизни.
Освальд начинает думать, что становится мазохистом. Нет никакой другой причины, по которой он вжимается спиной с наверняка оставленными на ней синяками плотнее в округлый угол ванны и открывает рот в беззвучном крике. Как будто Джим снова приложил его со всей своей силы, с непомерной щедростью в этом вопросе.
Мама всегда говорила, что у него нежная кожа, и это чистая правда. Синяки любых цветов так ярко выделяются на ней, так легко там появляются, что диву даться можно, если только не привыкнуть за все эти годы.
Освальд скользит рукой вниз, за мутную воду, наполнившую ванну. Оставляет царапины себе на животе, потому что думает, что так поступил бы Джим. Если бы вообще когда-нибудь захотел прикоснуться к нему именно в этом ключе. Последний хороший человек в Готэме, какие секреты ты прячешь? Ты груб в постели или отличаешься от своего рабочего режима?
Царапины жжёт горячей водой мгновенно, и по телу проходит дрожь. Чёрт...
Освальд слышит собственное сердце так чётко, словно оно бьётся прямо у него в ушах. Дыхание становится отрывистым, и волна возбуждения оседает в паху. Освальд закрывает глаза и вспоминает горячее дыхание на своём лице. Если зажмуриться сильно-сильно, можно убедить себя, что вода колышется не потому, что он двигается в ней, ёрзает отчаянно, а потому, что Джим присоединился к нему и теперь собирается немного помучить его.
"Мне нужна твоя помощь".
Да? Что ты хочешь, Джим? Я всё выполню, только тебе придётся оказать услугу взамен.
Освальду почти стыдно, потому что он чувствует себя мальчишкой в пубертате. Все мысли не о том, как информацию получить, забрать долг наиболее выгодным образом, а о том, как склонить Джима к пошлости. Освальд ощущает злое, болезненное удовольствие, когда представляет, как скривится лицо Джима от отвращения, едва он услышит что-то подобное. Как он посмотрит на Освальда, как на нечто грязное, некрасивое, недостойное. Не заслужившее его прикосновений. Он стиснет зубы и задумается, насколько же сильно ему в таком случае нужна помощь.
Освальд обхватывает член рукой и сжимает, издав тихий стон. Под закрытыми веками пляшут цветные пятна, которые рассеиваются, а потом сливаются в лицо Джима.
"Здравствуй, мой старый друг".
Нет. Джим. В стенах ванной комнаты Освальд позволяет себе выдохнуть его имя, а не издевательское обращение, призванное сплотить их, наконец действительно сделав друзьями, а не людьми, которые знакомы и взаимно должны что-то. Всего лишь услуги, просьбы. Так по-деловому, неправильно.
Разрушь эту стену между нами, Джим. Я ведь не враг тебе.
Освальд произносит это имя с разными интонациями, шёпотом или почти криком, с мольбой и похотью, с жадностью человека, который хочет обладать тем, на кого не имеет права. Проклятье...
Он запрокидывает назад голову и стонет почти беспомощно, теряясь в ощущениях. Сейчас он настолько хорош в самообмане, что представляет руку Джима. Крупную, крепкую, сильную. Большим пальцем проводит по головке и сам же смущается, словно Джим может видеть его реакции и слышать все эти звуки.
Освальду не требуется много времени, чтобы кончить в мутную воду и откинуться, тяжело дыша. Воображаемый Джим вылезает из ванны, вытирается запасным полотенцем и исчезает прежде, чем он открывает глаза.
Это сводит его с ума. Это безответное грязное чувство убивает его. И Освальд только рад гнить изнутри.
--
Харви/Эд, AU, первый сезон, OOC, ~1000 словХарви/Эд, AU, первый сезон, OOC, ~1000 слов
Эссен всего на пару минут вызывает их с Джимом в кабинет, отправляет на банальное дело, торчка они ловят ещё до ланча.
- Ну как, нравится творить добро? - издевательски тянет Харви и замечает конверт со знаком вопроса, уже не слыша ответ. Ассоциация возникает слишком быстро и вызывает раздражение напополам с грёбанным интересом.
Почему ему вообще интересно, что подсунул этот чокнутый очкарик?
В конверте Харви находит три сложенных пополам листа бумаги формата А4. Судя по расположению строчек, это опять рифмованные загадки. Потрясающе.
"На суше в секунды я буду мертвец,
Но в пищу полезен и важен . . ."
Действительно, загадка. Какая-то слишком детская, тут явно должно подойти по рифме. На суше? Рыба?
Тунец. Что ж, это оказывается даже проще, чем Харви думал. Оно и к лучшему: быстрее разберётся.
Он оглядывается, но нигде не видит этого фрика, который с затаённым интересом наблюдал бы за ходом своего маленького шоу.
Второй лист предлагает выяснить, что же нельзя съесть на завтрак и ужин. Ответ кажется очевидным, как только Харви разгадывает это, но поначалу ему сложно представить какую-то еду, которую он не смог бы впихнуть в свой рацион. И какая разница, в какое время? Но именно время становится ключевым словом. Ланч. Сейчас время ланча, святое и неприкосновенное для детектива Харви Буллока. И он уже начинает немного волноваться, к чему эти загадки. Нигма собирается лишить его законного перерыва на работе?
Харви как-то некстати вспоминает, что, кажется, в кармане халата, который Эд таскает в стенах GCPD, у него всегда есть зелёная ручка. Наверное, именно ей он и вывел этот знак вопроса на белом конверте без надписей. Зачем она ему, интересно? Делает какие-то свои безумные записи в блокноте разными цветами?
"На работе лучший друг, вылечит любой недуг,
В его столе найдёшь ответ, еды приятной, крошки - след".
Лучший друг? Если Нигма имеет в виду Джима, то этот засранец больше похож на занозу в заднице, но, что греха таить, они уже успели сработаться. Неужели это так заметно?
Харви бросает взгляд на стол Джима. Идеальный порядок, папка с последним делом, куда ему надо будет только сунуть свой отчёт. Торчка они не убили, только произвели задержание, там даже стараться и уходить в метафоры не надо. Но никаких следов приятной еды там нет.
Внутри? Харви заинтересованно поднимается, огибает стол и открывает верхний слева ящик. Степлер, рядом с ним - маленькая упаковка скобок. Баночка со скрепками, чёрный маркер. Не то.
Сзади раздаётся знакомый озадаченный голос:
- Что ты делаешь?
Харви наверняка звучит как безумец, когда отвечает:
- Здесь должен быть мой ланч.
- Что твой ланч должен делать в моём столе?
Харви издаёт победное "Ага!" - и достаёт из нижнего ящика справа завёрнутые в специальную бумагу сэндвичи с тунцом. Запах слишком характерный, чтобы спутать.
- Я их туда не клал, - ещё более озадаченно, чем раньше, замечает Джим.
- Я знаю, - отзывается Харви и позволяет напарнику думать всё, что только угодно. Он садится за свой стол и довольно принимается за еду. Очень мило со стороны Эда, чёрт возьми.
Как ни странно, эта игра продолжается, и Харви не замечает, в какой момент она становится традицией. В какой момент он ожидает найти в ящике своего стола, под папками или даже в собственном пальто или шляпе очередную загадку.
Это странно и одновременно приятно. Хотя на работе Эд не ведёт себя так, будто происходит что-то особенное, а вне работы они не общаются.
Харви находит сэндвичи с курицей и кисло-сладким соусом, который очень любит (Эд ведь не может это знать, правда?), в столе Альвареса. Хот-дог с кетчупом и жареным луком в детском ланчбоксе в кармане куртки новенького паренька, которого недавно перевели откуда-то. Как-то раз Эд даже умудряется засунуть упаковку с тако в автомат с этими дурацкими пружинами. Предварительно в конверт с загадками он положил точное количество монет, требуемых, чтобы вытащить "подарок". И ведь не прогадал: никто не забрал раньше. А на упаковочной бумаге даже было подписано: "Детективу Буллоку".
В какой-то момент Харви начинает бояться, что у изобретательности Эда не обнаружится никаких границ, так что он проникнет в кабинет Эссен и запрячет еду даже там. А Харви потом объяснять, что это просто игра, никакие данные не пострадали, никакого взлома с проникновением не было. Но пока это, спасибо кому-то сверху, так и не приходит ему в голову.
Загадка, которая достаётся Харви в пятницу, явно намекает на место, где он не любит бывать чаще положенного.
"Приди к истокам, обернись,
Тебя ждёт тот криминалист,
Что в ланчах, вскрытьях специалист".
И в ланчах, и во вскрытиях. Ну да, как же. Сколько раз, интересно, Эду говорили, что он не должен этим заниматься? А он вон какой скромный, всего лишь специалистом себя считает.
Харви не любит бывать там, где куча улик, бумаг и трупов в паршивом состоянии, но... иногда ему кажется, что Эд приручил его. Встроил ему привычку не покупать ланч и не приносить его с собой, а искать здесь. От одного только взгляда на конверт с зелёным знаком вопроса уже начинает вырабатываться слюна.
Он находит Эда в маленьком кабинете со столом у стены, лампой на нём и какими-то бланками. Харви быстро отводит взгляд, потому что это может испортить ему аппетит. Работа, она вообще обладает множеством талантов в этом направлении.
Эд смотрит выжидающе и как-то настороженно, как будто вовсе и не ожидал здесь увидеть. Не верит своим глазам?
- Детектив Буллок, - говорит он. - Я предлагаю вам разделить со мной трапезу.
- Поесть вместе? - уточняет Харви, не совсем понимающий витиеватые выражения. - Ладно, я не против.
Джим всё равно уже ушёл. Может, собирается провести перерыв с Барбарой.
На этот раз Эд расщедривается на маленькие порции пасты карбонара с ветчиной в чём-то, напоминающем сливочный соус. Они едят молча, только пожелав друг другу приятного аппетита, и Харви, наверное, должен чувствовать себя неловко, но, когда Эд не лезет с загадками в неположенное время, он очень даже приятный парень, и Харви всё устраивает.
- Знаешь, что? - вытирая рот и бороду салфеткой, говорит он. - У меня тоже есть для тебя загадка.
Эд сияет и как будто весь сразу же подбирается изнутри, прямо готовый к прыжку зверь. В его глазах искренний интерес, а на губах довольная улыбка.
- Я слушаю, детектив.
- Через что лежит путь к сердцу мужчины?
- Через желудок, - Эд даже не раздумывает, хотя от него не ждёшь знания шаблонных фразочек о том, как завоевать чужое сердце.
- Так вот, Эд, - Харви специально делает паузу и смотрит, как тот едва ли не ёрзает на стуле в ожидании. - Ты покорил мой.
Эд колеблется несколько секунд, а потом обнимает - как-то сильно и притом неловко. Руки у него кажутся очень длинными.
- Я, может, и поужинать с тобой не прочь, знаешь, - замечает Харви и покидает кабинет, прежде чем Эд может возразить.
Интересно, причины подобного приглашения - достойная загадка для Эда?
--
Харви/Джим, AU, третий сезон, OOC, ~1000 словХарви/Джим, AU, третий сезон, OOC, ~1000 слов, спасибо арту.
Джим приходит к нему абсолютно разбитым. Харви предложил бы склеить его алкоголем, да только вот от него и так уже разит.
- Я всё делаю только хуже, Харв. Только хуже, - заявляет он с порога и утыкается лбом ему в плечо, даже не обнимая. Он просто покачивается и в какой-то момент оказывается там, вот и всё.
Харви обнимает его и закрывает за ним дверь, параноидально закрывая на замки. Да, вряд ли кого-либо в Готэме это остановит, если с ним захотят свести счёты, но хотя бы задержит и даст время вылезти в окно, на лестницу почти до асфальта.
- Я так устал, мать его, теперь я понимаю, почему ты так себя ведёшь.
Харви мог бы обидеться, но он только тянет Джима за собой, стараясь не дать ему качнуться в какую-то другую сторону, и в итоге усаживает в потрёпанное кресло рядом с журнальным столиком. Точнее, это в народе ходит название "журнальный столик", у Харви это значит "подставка под пиво и вредную пищу". Впрочем, другую пищу он обычно не употребляет. Хот-доги, тако и картошка фри - ланч его мечты.
- А ведь ты на этой работе гораздо дольше меня, - между тем продолжает Джим и закрывает лицо руками. Из-за этого его голос теперь кажется приглушённым, и приходится наклониться к нему, чтобы лучше разбирать слова. Надолго это не срабатывает, и Харви притаскивает косоногий табурет с кухни. Удивительно, как его расширевшая задница ещё помещается там, но его не волнует, даже если в самый душещипательный момент табурет развалится прямо под ним. Сейчас главное быть рядом и внимательно слушать.
- Знаешь, твой напарник... чёрт, забыл, как его зовут... который с духом Козла... извини, что напомнил. В общем, он сказал мне, что ты - рыцарь. Настоящий благородный рыцарь. Наверное, как из сказок, я не уточнил у него детали. Из легенд, вот.
Речь Джима несвязная, в ней какая-то смесь отчаянья, боли и желания нервно рассмеяться. Харви не считает себя рыцарем, но он рад, что в этот конкретный момент есть у Джима. Потому что когда ломался он сам, у него рядом никого не оказалось. Пришлось взять себя в руки и идти дальше.
И Джим как будто озвучивает его мысли:
- Ты... ты нужен мне, Харв. Я больше ни к кому не могу пойти. Я оттолкнул от себя всех, кого хотел и не хотел. Господи, что за чушь я несу...
Плечи Джима начинают подрагивать, и Харви, мать его, может собой гордиться: он впервые видит напарника в таком состоянии. Джеймс Гордон, восходящая звезда полиции, сбегавшая оттуда как минимум два раза, подавшаяся в охотники за головами, спасавшаяся от убийц мафии и крутившая яйца самому комиссару. Просто удивительно, насколько дерьмово влияет на человека этот город. Харви помнил Джима, когда тот только заявился. Прямая осанка, гордо поднятая голова, моральные принципы твёрже стали. "Я изменю этот город", идеальные отчёты и желание во всём разобраться. Разительный контраст с тем, что он видит сейчас.
- Я должен был сделать всё иначе. Я должен был... пойти к Ли и... а теперь...
А теперь Джим поднимает голову и смотрит на него, и Харви действительно страшно видеть слёзы, стекающие по щекам. Потому что, если сдаётся Джеймс Гордон, этот город может паковать вещички и всем своим составом валить отсюда. Город уже никому не нужен. Город не спасёт единственный герой, который не успел себя ничем замарать. О, ладно, плевать на того придурка, который должен был Кобблпоту. На одну мразь меньше - никто плакать не станет.
- Эй... эй... - Харви берёт Джима за руки и тянет к себе. Тот послушно сдвигается к самому краю кресла и смотрит на него так уязвимо и доверчиво, что ноет в груди. Они прошли через много дерьма вместе, и одновременно больно и приятно видеть, насколько Джим раскрывается. Насколько действительно доверяет ему. Надравшись в баре, он направился именно сюда, а не к безумной бывшей или на могилу к покойным родственникам. И сейчас не скрывал свои чувства, даже если большую часть этих откровений следует списать на спиртное.
- Послушай меня внимательно, напарник, - Харви ужасно нравится звать его так. Для него это всегда значило и будет значить больше, чем "любовник" или "друг". На работе прикрываешь спину, спасаешь чужую шкуру. Ты ему и брат, и отец, и рука с фонарём во тьме. - Ты сделал всё, что мог. В каждой из ситуаций, за которую ты себя так усердно винишь, ты сделал правильный выбор. Ты можешь верить мне, потому что я - твой чёртов взгляд со стороны. Я не стану тебе врать, ты же знаешь. Знаешь ведь?
Он заставляет Джима посмотреть себе в глаза, а потом тянется и целует. Это не жадный, грубый и страстный поцелуй. Это поцелуй, полный поддержки, желания успокоить. Джиму не нужны искусанные в кровь губы и трах без обязательств до скрипа кровати. Ему надо показать, что рядом есть человек, который выслушает и поймёт.
Кажется, от поцелуя слёзы начинают литься ещё активнее, и Харви издаёт тихое "ш-ш-ш", одновременно поглаживая. Он гладит отросшие волосы, запускает в них пальцы, слегка массирует кожу головы. Поцелуи он рассыпает по всему лицу Джима: касается губами скулы, уголка глаза, бровей, лба. Даже чмокает в нос, считая это ужасно глупым, но, тем не менее, не останавливаясь.
Джим как-то по-детски всхлипывает, икает один раз и прерывисто вздыхает:
- Щетина твоя колючая, побрился бы хоть раз. Я себе фото на память сделаю.
- Ах ты засранец, - ласково фырчит Харви и тянет его за собой к кровати. В таком состоянии он всё равно не выпустит напарника на улицу, значит, ему остаётся переночевать здесь. И, если он уже начал шутить, ещё не всё потеряно. Хотя, возможно, этот идиот просто старается снова взять себя в руки и запереть все чувства внутри. Не сейчас. Необязательно. Как же тебе показать?..
Уложив Джима в кровать, Харви присаживается рядом и... начинает петь. Он никогда не занимался этим раньше, но он до сих пор помнит колыбельную, которой успокаивала его мама. Он любил её голос и, конечно, не может воспроизвести сейчас высокие ноты, но слова сами срываются с языка. Про рыжеволосую девушку, которая сидела на обрыве, и ветер трепал её волосы. Она смотрела за горизонт, туда, где море продолжало разливаться вширь, а волны, меж тем, облизывали скалистый берег.
И плевать, что его низкий голос мало подходит для подобных вещей. Это работает, потому что Джим перестаёт трястись, и глаза у него уже не такие влажные, а лицо не искажено болью.
Девушка выбрасывает в море украшение в виде клевера, которое подарил ей любимый, а Джим засыпает прямо в одежде на кровати Харви. И тот сторожит его сон до самого утра.
--
Освальд Кобблпот, Гертруда Капельпут, Элайджа Ван Даль, AU, OOC, богохульство, спойлеры к третьему сезону, angst, G, ~1240 словОсвальд Кобблпот, Гертруда Капельпут, Элайджа Ван Даль, AU, OOC, богохульство, спойлеры к третьему сезону, angst, G, ~1240 слов, чужой красивый арт почти к случаю.
Освальд не может больше держать глаза открытыми, ему больно, их жжёт, и он жмурится, а вода окутывает его со всех сторон.
Честно, Освальд никогда не считал себя философом. Бери и делай - вот девиз для тех, кто вообще хочет выжить в Готэме и добиться чего-то. Но сейчас боль пропадает, медленно отдаляется, словно кто-то вытягивает её, и он думает: это смерть? Так она должна чувствоваться? Так всё это должно происходить? Он действительно умер от пули в живот?
Что теперь будет? Он попадёт в Чистилище? Сразу в Ад, за всех тех людей, которых убил и мучил? Если кто-нибудь положит хотя бы отрубленную руку Бутча на чашу весов, ему уже не слушать ангельский хор.
Мама говорила, что Бог следит за ними с небес. Это не нравилось Освальду. Он не понимал, почему Бог тогда ничего не делает. Почему не останавливает мальчишек, которые бьют его? Почему не посылает маме хорошую работу или не позволяет найти неприкаянную крупную купюру на улице? Ведь они с мамой жили довольно стеснённо, и он не отказался бы от небольшого подарка. Или большого. Немного новой одежды, игрушечную спортивную машинку или хотя бы оплачиваемые кем-то другим счета за свет, воду и газ. В таких условиях быстро учишься смотреть на вещи с точки зрения пользы и практичности.
Иногда Освальд закрывал глаза и думал: Санта-Клаус - это какая-то форма Бога? И если нет, то не обидится ли сам Бог, если попросить подарки не у него, а у Санта-Клауса?
Со временем он просто перестал задаваться любыми вопросами, касавшимися религии. За тридцать лет жизни он не раз оказывался в ужасных ситуациях, он мог даже умереть, но ни разу у него не возникло мысли обратиться к Богу. Мама говорила, что вера даёт людям надежду, Освальд же считал, что она обманывает. Нет никакого посмертного суда. Да и смысл просить того, кто устроил тебе бег с препятствиями, предварительно сломав ногу, чтобы он это прекратил? Вероятно, Богу просто нравилось за всем этим наблюдать. Грёбанный извращенец с садистскими наклонностями.
Когда Освальд открывает глаза, вокруг нет ни воды, ни рыб, которые собрались бы сожрать его хладный труп. Он видит знакомый потолок и думает, что что-то явно пошло не так. Не то чтобы он часто задумывался о том, как должна выглядеть жизнь после смерти, если таковая вообще есть, но оказаться в квартире, где он жил с мамой, пока её не похитил ублюдок Галаван и не убила его мерзкая сестра - это всё же немного из ряда вон.
Освальд поворачивает голову, понимая, что лежит на диване в гостиной, и закрывает себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Мама сидит на диване напротив! Живая, здоровая и улыбающаяся. А рядом с ней сидит недавно обретённый отец.
- Твои глаза сияют так же, как и тридцать лет назад, моя прекрасная Гертруда, - говорит он, поглаживая её костяшки большим пальцем в нежном жесте. Мама совсем не такая, какой Освальд помнил её, когда сам был ребёнком, но до самого последнего момента её жизни он считал, что она красива. У неё был очень приятный голос. Как она ворковала со своим единственным сыном, как любила его, как пела ему колыбельные и шептала успокаивающие слова, одевая его в новенький костюм в первый день школы!..
- А ты всё такой же дамский угодник, Лай, - мама смеётся, приближается к отцу и трётся своим носом о его.
Освальд чувствует, как щиплет глаза, и пытается подавить счастливую улыбку.
Это то, чего у него никогда не было. Этих милований между родителями, на которые можно было бы скривить губы и сказать: "Фу!" - как обычно делали все маленькие дети. В те дни он был уверен, что, будь папа жив, он танцевал бы с мамой по кухне, она так любила танцевать! Он бы обнимал её за талию, смеялся и целовал. Возможно, даже щипал бы за ягодицу, как это иногда показывали в фильмах со счастливыми семьями. Мама не любила такие фильмы. Она говорила, что они развращают, что Освальду нельзя такое смотреть. Но сейчас он думает, что, возможно, она просто завидовала. В этом не было ничего плохого или постыдного, всякая женщина с ребёнком заслуживала мужчину, который любил бы её и помогал со всякими хлопотами.
Осознание некоторых вещей приходит с таким ужасным опозданием.
- Смотри, наш мальчик проснулся! - мама первая замечает Освальда, который не смеет даже шелохнуться, боясь разрушить эту идиллию. Безо всякого сожаления она высвобождает свои руки из отцовских и подходит, поглаживая его по голове: - Приснился плохой сон?
Освальд издаёт нечто среднее между всхлипом и согласным мычанием. Так хочется прикоснуться к её волосам, обнять, но он боится, что тогда мама исчезнет, словно мираж. Первое правило при галлюцинациях: если ты не хочешь, чтобы они исчезли - не трогай их.
- Он так раним... - в голосе отца нет упрёка или пренебрежения, он ласков и полон сочувствия.
- Я умер? - Освальду совсем не это хочется спросить, но это первое, что невольно срывается с языка. Вопрос на самом деле ужасно глупый. Что ещё могло случиться, Освальд, если ты видишь родителей, которых уже нет в живых?
Он начинает понимать, что это и не плохо. Он многого добился: бизнес Фальконе перешёл ему в руки, он стал мэром и победил без подкупа комиссии. Люди действительно верили в него и любили. Он даже испытал чувства к человеку, который обещал быть рядом. Какая разница, чем это всё обернулось, если сейчас он может смотреть на свою маму, а не на её могильный камень?
- У него и чувство юмора хорошее, - мама снова смеётся и гладит его по щеке. - Нет, родной, ты здесь ненадолго. Скоро тебе надо будет возвращаться.
Освальд хмурится и отчаянно мотает головой. Нет, нет, пожалуйста, не надо!
- Я не хочу, - он забывает о правиле при галлюцинациях и хватает маму за руки. Сильно, но недостаточно, чтобы причинить ей боль. Он никогда бы не смог так поступить. - Зачем? Там нет никого, кому я был бы нужен. Пожалуйста... можно я останусь здесь?
- Освальд, - голос мамы становится строгим. - Помнишь, что я тебе говорила? Ты - сильный мальчик. И ты справишься со всем.
Она касается пальцем кончика его носа, словно он всё ещё маленький ребёнок, готовый от такого засмеяться и начать хлопать пухлыми ладошками.
- Потому что мы будем рядом.
- Слушайся маму, молодой человек, - отец встаёт рядом и кладёт руку маме на плечо, ободряюще сжимает. - Я знал тебя не так долго, но я видел твоё доброе сердце и уверен, что однажды кто-нибудь оценит это.
Освальд поднимается и оказывается в объятиях их обоих. Он закрывает глаза и чувствует, как слёзы текут по щекам. Так же, как сонные дети просят ещё пять минуточек полежать, он просит неизвестно у кого ещё пять минуточек побыть рядом с родителями. Его окутывает такое поразительное спокойствие и тепло рядом с ними, что он не хочет менять это. Что бы ему ни предложили. Возможность вернуться назад, отомстить за себя и снова взять власть в свои руки совершенно не привлекает его сейчас.
Но мама кричит ему в ухо чужим голосом: "Разряд!" - и Освальд резко распахивает глаза и отшатывается.
- Ещё раз! - вторит ей отец, и вся квартира содрогается, словно от землетрясения. Освальд жил в Готэме всю свою жизнь, этот город был его домом, но там ни разу не случалось подобного.
- Есть пульс! - сообщает чужой голос, эхом прокатившийся по всей реальности, теперь трещавшей по швам. Освальд закрывает уши руками, не желая это слышать. Нет! Подождите!
- Мама! Отец! - кричит он, когда фигуры родителей начинают отдаляться. Они держатся за руки и смотрят на него с нежностью. Одними губами мама говорит: "Мы будем рядом" - и Освальд жадно хватает ртом воздух, и лёгкие обжигает.
Открыв глаза, он видит незнакомые лица, белые халаты и яркий свет. Глаза по-прежнему щиплет, и он впервые жалеет, что остался в живых.
--
Эдвард Нигма, Джим Гордон, Харви Буллок, AU, OOC, G, ~970 словЭдвард Нигма, Джим Гордон, Харви Буллок, AU, OOC, G, ~970 слов
- Кого? - озадаченно переспрашивает Эд. - Я даже не знаю, кто это.
Джим издаёт раздражённый стон. Нет, ну правда. Эд ведь криминалист, он прекрасно осведомлён обо всех этих процедурах. На ноже, конечно, не нашли никаких отпечатков пальцев (вот в чём проблема с психами, которые работают в полиции: они прекрасно знают, что надо делать, чтобы не попасться), но зато на одежде убитого нашли волос с головы. Маленькая оплошность, даже странно, что дотошный Эд такое допустил, раз уж взялся. Сделал это специально?
Джим поворачивается к Харви, и тот видит его взгляд, но внезапно его зрачки расширяются, а рот приоткрывается, и он толкает Джима в плечо, заставляя снова повернуться к Эду. Джим не понимает, в чём такая срочность, пока не видит... Эда. Тот совсем на себя не похож: теперь сидит уверенно, смотрит жёстко, и на губах его красуется ухмылка.
- Поймали, значит, - он разводит руками и качает головой. - С поличным. Просто хотел сделать приятное своему другу Джиму Гордону, разве это преступление?
Эд смеётся. Громко, безумно, но притом, кажется, совершенно искренне. Всё это вместе создаёт такую дикую смесь, что Джим сначала передёргивает плечами, сбрасывая табун мурашек, а потом хмурится. Какого чёрта вообще происходит?
- Приятное? Что приятного в убийстве?
Теперь он смотрит внимательно, слишком внимательно, они с Харви оба смотрят, как что-то происходит снова. Это невозможно описать словами, только пронаблюдать и отметить изменения, касающиеся движений тела и мимики. Взгляда.
- Можно хотя бы снять с меня наручники? - вздохнув, интересуется Эд. Другой Эд. Тот, который не знает, кого он убил, и не уверен, что вообще кого-то убивал. Это так странно. Актёрское мастерство? Он пытается убедить их в том, что безумен?
- Нет, правда, - продолжает Эдвард, растерянно хмурясь. - При мне нет оружия, максимум, что я смогу сделать - это наброситься на одного из вас. Второй точно мне помешает и убить, и выбраться отсюда. Никогда не думал, что наручники так сжимают запястья.
У Эда руки человека, который никогда никого не душил и не ввязывался в драки. В школе его наверняка дразнили ботаником, а может, приписывали ему обессивно-компульсивное расстройство. Его легко представить тратящим время на правильное расположение ручек и карандашей на парте. Всегда идеальный порядок, ровный почерк, прилизанные волосы. Что же изменилось?
Джиму кажется нелепостью объяснять, что так положено. Эд ведь знает это и сам. Прекрасно знает. Просто, кажется, отрицает сам факт, что мог что-то сделать, даже перед самим собой. Услышать это от кого-то другого - ещё безумнее.
Затем Эд дёргает головой, и всё снова меняется. Он начинает барабанить пальцами по столу, а затем перемещает их плавно, будто по клавишам пианино. Это намёк?
- Что приятного в убийстве? Вопрос задан неверно. Какое это было убийство?
- Хладнокровное?
Джиму не нравится играть в эту игру. Особенно с человеком, которого он не знает. Кто сейчас в теле Эда? Что?
- Ладно, отбросим это в сторону. Мне интересно, как вы, ребята, собираетесь получить от меня информацию? Как скоро детектив Буллок применит насилие?
- А тебе уже не терпится? - рычит Харви, и Джиму приходится остановить его. Вряд ли у Эда высокий болевой порог, но что-то подсказывает, что упрямство с лихвой это компенсирует. На мгновение он даже представляет себе, как тот будет смеяться и плевать кровью из разбитых губ. Конечно, он на войне и не такое повидал, но всё равно образ, мелькнувший перед глазами, кажется жутким.
- Ты хочешь поиграть? У тебя есть для нас загадка?
Джим присаживается на стул напротив Эдварда и сплетает пальцы. Ему всё ещё это не нравится, но так больше шансов, верно?
- Предположим, я приготовил для вас сюрприз.
Эд ведёт пальцами по столу, тянется к Джиму и ухмыляется, когда тот отстраняется. Он смотрит, как Джим откидывается на спинку стула, и создаётся ощущение, будто он сканирует каждое движение, заносит в свою базу данных, как компьютер, анализирует и сопоставляет с какими-то своими ранними наблюдениями. От взгляда становится неуютно.
Напряжение растёт, собирается в комнате удушливым облаком, а потом резко рассеивается, когда Эд опускает голову. Поднимает её уже другой.
- Может, дадите мне посмотреть фотографии, и я его узнаю? Почему мы сидим и просто смотрим друг на друга? Пригрозите мне чем-нибудь, - Эд нервно стучит пальцами по столу, и Джим смотрит на это, уже переставая понимать, кто сидит перед ним. Знали ли они вообще человека, который выезжал вместе с ними на места преступлений? Может, это удалось бы как-то предотвратить?
- Эд... может, ты что-то недоговариваешь нам? - Джим снова опирается о стол и сцепляет пальцы в замок. Он старается посмотреть в глаза криминалисту, увидеть там что-то, что никак не удавалось поймать за хвост и вытащить наружу до конца. Чаши весов покачиваются в недоумении: актёрская игра или проблемы с психикой, которые появились позже, чем это можно было бы выяснить при приёме на работу?
- Мы - твои друзья, ты же знаешь. Мы постараемся смягчить приговор, если... что-то пошло не так.
Это звучит как-то слишком мягко и неправдоподобно. Не смягчение наказания, а "что-то пошло не так". У человека проблемы с головой, вот что не так. Может, без лишних проволочек отправить его в Аркхэм?
- На самом деле я... - Эд сглатывает и выводит пальцами узоры на столе. Он не тянется и ни на что не провоцирует.
Другая личность?
- Я знаю, кого я точно убил, а вот с этим вам придётся разбираться самим.
Эд не бросает им вызов, в его голосе нет заносчивых ноток. Только отчаянье, когда он словно бы оказался в углу и больше не мог убежать от того, что пытался отрицать всё это время.
В этот момент в допросную комнату входит медэксперт и двумя пальцами в перчатках держит окровавленный... вагончик. Маленький игрушечный вагончик, в не испачканных кровью местах, кажется, синего цвета.
- Нашёл это в трупе. Подумал, вам будет интересно это узнать.
Джим кривится и борется со смесью отвращения и непонимания. Физически невозможно проглотить это, значит...
- Что это за дрянь, Нигма? - первым не выдерживает Харви и закуривает прямо в комнате.
- Мы с вами здорово повеселимся, правда? - спрашивает Эд, широко улыбаясь.
Джим закрывает лицо руками.
--
Лазло Валентайн|Джервис Тетч, AU, OOC, G, ~1020 словЛазло Валентайн|Джервис Тетч, AU, OOC, G, ~1020 слов
Лазло изучает местный контингент со смесью снисходительности и праздного интереса. Смогут ли эти люди посеять хаос в городе, если выпустить их на улицы? Вряд ли. Во многих из них он не видит ни ненависти, ни слепого желания причинить вред, ни даже толики безумия, которая нашёптывала бы в голове, что все они против друг друга, просто животные, где закон выживания сильнейшего выше всех юридических. О, Джиму бы понравилась эта формулировка. Несомненно.
Он заставляет веки встретиться друг с другом и вспоминает чужое лицо, каждую чёрточку. В глазах этого человека такая усталость, что хватило бы на весь Готэм. Залезть бы ему в черепную коробку, выпрямить все извилины и намотать на бобины, а потом смотреть фильм в подробностях, что сделало его таким. О, Джим. Когда я выберусь отсюда, ты взвоешь. Ты заработаешь себе мешки под глазами такого размера, что туда можно будет складывать немногочисленные нужные вещи, собираясь на работу.
Ты всё ещё жаждешь защитить этот город?
Хочешь рассказать мне о том, как много ужасных вещей делал даже ты?
В комнате отдыха (она же зал для рисования, рукодельного творчества, танцев и прочего) довольно тихо. Женщина с растрёпанными волосами мычит себе под нос и кружит рядом со столами. Удивительным образом при отсутствии всякой грации она умудряется не задевать никого из занятых другими делами сумасшедших. Такт её движений не подходит ни под один из известных в музыкальной сфере, но учить здешнее население вальсу - безумие, которое не вписывается даже в рамки Аркхэма. Даже когда Лазло ставит пластинку, она к ней не прислушивается.
За то время, что он здесь, Лазло замечает только одного человека, который не реагирует вообще ни на что из происходящего. Каждый раз, когда всех выпускают из камер сюда, он просто садится за самый дальний стол, проверяет, чтобы никого рядом не оказалось, кладёт руки на его поверхность, переплетает пальцы и смотрит в стену. Его взгляд кажется разумным, куда разумнее, чем у всех остальных, но этим всё ограничивается. И ещё тем странным фактом, что он надевает на голову цилиндр из склеенных газет. Лазло ни разу не видел этого человека без него.
В один из дней, таких же одинаковых, как и предыдущие, Лазло подсаживается к нему и пытается поймать его взгляд. Безуспешно, как он и предполагал.
- Вы сами сделали эту шляпу, уважаемый? - Лазло щурится и чуть улыбается, впериваясь взглядом в чужое лицо.
Эта фраза привлекает внимание. Человек перестаёт смотреть в стену и поворачивается к нему. Лазло впервые замечает у него на шее длинный тонкий шрам, белую полоску, выделяющуюся на коже.
- У каждого Шляпника должна быть своя шляпа, - говорит он невероятно логичную фразу и смотрит на Лазло. Лазло кажется, что прямо сейчас на него пытаются напялить что-то инородное и вписать в свою странную фантазию. Шляпник?..
- Вы - поклонник классики? - вежливо интересуется он, вспоминая Кэрролла. Ходили слухи в своё время, что он был педофилом, но все посчитали "Алису" шедевром и закрыли на это глаза. Всего лишь маленькая причуда гения.
- Не всей, - "Шляпник" пожимает плечами. - Но я люблю Алису.
В этот момент Лазло даже не может сказать, имеет ли собеседник в виду само произведение, девочку оттуда (те же наклонности, что и у Кэрролла?) или какую-то женскую особь с этим именем из своей жизни. Пожалуй, сейчас это его и не очень интересует.
"Шляпник" цитирует ему несколько строчек и в итоге приходит к занимательному выводу, что встретил он не кого иного, как Чеширского Кота. Вы только гляньте, та же широкая улыбка и довольный прищур!
Лазло не возражает, хотя слабо представляет себя с хвостом и ушами, исчезающим до тех пор, пока в воздухе не остаётся только оскал.
Место встречи у них не меняется, но меняется Шляпник. Постепенно он рассказывает всё больше, открывается. Иногда он сбивается и начинает в книжных эпитетах описывать Алису. На это уходит очень много времени, но Лазло не против даже этого. Алиса оказывается сестрой Шляпника, Той Самой Алисой, и она просто прекрасна. Её длинные волосы, её тонкие пальцы, аккуратные ноготки... Словом, восхитительная леди с потрясающей способностью влиять на людей своей кровью. Лазло даже жалеет, что пропустил всё это веселье, появился в Готэме слишком поздно. Какая одержимость была у Джима?
Кажется, он говорит это вслух и видит, как тут же меняется лицо Шляпника.
- Не смей. Говорить при мне. О НЁМ! - рычит он и как будто инстинктивно закрывает горло.
Охранник стучит по решётке: "Тихо там!" - но никто не слушает его. Лазло поднимает в примирительном жесте руки и успокаивает Шляпника, извиняясь за то, что так неосторожно коснулся этой темы. Тот тяжело дышит, брови у него сведены к переносице, а зрачки расширены, словно он принял наркотик. Какая интересная реакция!
Проходит какое-то время, прежде чем Шляпник снова начинает говорить. Стискивая зубы, выплёвывая слова, он объясняет, что Джим - настоящее чудовище. Вот кого стоило бы отправить сюда. Запереть в самой охраняемой камере и выпускать наружу только раз в год. А то, может, и в два! Он вспорол ему горло, оставив эту метку, и... и...
Дальше Шляпник не говорит, только хватая ртом воздух и цепляясь пальцами за край стола.
Лазло обещает выбраться из Аркхэма и отомстить за своего дорогого друга. Джим будет страдать, в этом не стоит даже сомневаться. Он заплатит за всё, что сделал.
- Мы могли бы выбраться вместе и устроить грандиозное чаепитие, - отвлекаясь от своих переживаний, мечтательно тянет Шляпник. - Чай с белладонной для него подойдёт больше всего, да. Корица для Чеширского Кота, чабрец для Сони, немного лепестков розы для Алисы... И мяту. Она любила мятные леденцы...
Лазло не мешает "своему дорогому другу" снова окунуться в приятные мечтания и думает о своём. Их игра с Джимом ещё не закончилась, и он собирается вскоре покинуть эти крайне гостеприимные стены. Осмотр достопримечательной можно считать законченным. Готэм уже вряд ли может чем-то его удивить, что же касается людей... Посмотрим.
Расстрогавшийся после того разговора Шляпник дарит ему бумажную бабочку и показывает, как скрепить её сзади, чтобы она держалась.
- Я подумал, она подойдёт к цвету твоей шерсти.
Лазло благодарно улыбается. Честно говоря, он даже не хочет знать, какого цвета шерсть представил на нём Шляпник, но, по крайней мере, теперь он знает точно, что расположил к себе и обзавёлся одним союзником.
- Я приглашу тебя на чаепитие. Официально, поэтому бабочка тебе понадобится. Будешь выглядеть представительно.
...правда, оставаться здесь надолго и продолжать общаться со Шляпником явно чревато для его психического здоровья.
Ему даже не надо поворачивать голову, чтобы узнать, кто нарисовался у двери, когда он слышит:
- Эй, Джим, старый друг.
Пингвин стоит с цветами и апельсинами в сетке, словно шёл на своеобразное свидание, но по дороге решил заскочить в больницу.
Джим словил пулю, и Эссен велела ему лежать там, пока не поправится. Иначе она поручит Нигме расковырять его рану до такой степени, что тот не сможет ходить даже до туалета, не то что бежать из больницы, а потом работать на износ, желая отомстить за всех и каждого, очищая город от скверны.
"Это погубит тебя".
Как будто он не знает.
Освальд хромает в палату, закрывает за собой дверь и подтягивает стул поближе к кровати, с ужасным звуком заставляя его проехаться по кафелю. Джим морщится, и сбоку сразу же покаяно раздаётся:
- Извини.
"Не хотел доставить тебе неприятности" остаётся неозвученным, но Джим слышит. И не говорит в ответ, что с таким поведением без неприятностей всё равно не обойдёшься. Эти неловкие движения, какие-то резкие, дёрганные. Птичьи. Может, не пингвина, но что-то есть. Особенно неожиданный, резкий поворот головы в сторону, к окну.
Освальд кладёт цветы в шуршащей упаковке на тумбочку, там же оставляет апельсины.
- У меня на них аллергия, - бесстрастно говорит Джим.
- Я же твой старый друг, не обманывай меня. Я видел твою медицинскую карту.
Наверное, это должно звучать как мягкая ремарка с ноткой дружеской укоризны, но если вдуматься в смысл - а именно это Джим и делает - выходит довольно жутко. Нашёл его карту, надеясь изучить все слабости?
Почему-то именно сейчас вспоминается, что Освальд даже целуется по-птичьи. Коротко, часто, как будто клюёт. Он "клевал" его в лицо неделю назад, осыпал поцелуями, касался трепетавших век, смеялся, обдавал дыханием губы, весь какой-то нервный, словно в первый раз. Джим даже посчитал это очаровательным. Освальд не пытался перехватить инициативу или сделать что-то, он просто отдавал свою любовь, такую огромную, не понятно как помещавшуюся в таком тонком, остром коленками и локтями теле, как умел. Как мог.
- Как ты? Каковы прогнозы врачей?
- Жить буду, - Джим дёргает плечом. Не то чтобы ему не хочется поддержать беседу, просто тут практически не о чем разговаривать. Он ведь не выглядит, как умирающий, правда? Это всего лишь выстрел в живот, ему повезло, никакие важные органы не задеты, но кто-то умудрился пошутить, что может испортиться аппетит. Глядя на эти апельсины с резким цитрусовым запахом, пробивающимся в нос, он понимает, что аппетит уже безнадёжно испорчен, и пуля тут совсем ни при чём. Вдруг они отравлены? Пингвин странный, иногда импульсивный, с него станется и такое провернуть. На словах они, конечно, друзья, а на деле - чёрт знает что и сбоку бантик. Потому что Освальд его туда прикрепил.
Наверное, всем злодеям, даже таким нетипичным, отсыпали в своё время щепотку театральности. Освальду, кажется, добавили заодно щедрую ложку какой-то угловатости и... нет. Он даже не будет пытаться подобрать слова для этого. Когда-нибудь Освальд придумает их сам. Или Готэм ему поможет в этом. Газеты вот точно любят давать какие-нибудь прилипчивые прозвища и эпитеты.
- С тобой здесь хорошо обращаются? - заботливо интересуется Освальд и кладёт руку рядом с его бедром, но не касается. Всё равно прикосновение почти косвенное, потому что Джима накрыли одеялом. Тепло, покой, постельный режим. Четыре слова, которые он уже начинает ненавидеть. Спасибо, что Пингвин пришёл. Компания странноватая, но немного скрасит одиночество и скуку. Тут ведь с ума сойти можно. С больничной койки в Аркхэм - вот так продолжение карьеры будет.
- Потому что, знаешь, я мог бы... - Освальд понижает голос и смотрит таинственно. Ну, или пытается. Выходит не очень, но Джиму удаётся не улыбнуться. К тому же, тут не до шуток: мало ли что скрывается за этим многозначительным молчанием. Лучше обрубить это на корню.
- Нет, не надо, - спешит уверить Джим и качает головой. Голова уже совсем другая, почти не кружится при этом, и не начинает тошнить. Потерял много крови, когда только оказался здесь. Прощай, ещё одна рубашка и ещё один костюм. Кровь не отстирывается, этому ещё мама учила. Даже если стирать своими руками, очень долго и упорно, под холодной водой. - Я здесь прекрасно себя чувствую.
Джим решает не говорить, даже в шутку, что медсёстры с ним заигрывают. Когда Освальд злится или расстроен, у него некрасиво искажается лицо, хочется его поцеловать, чтобы перестал. А Джим, раз уж ему дают возможность немного полениться, не очень хочет сейчас двигаться. Особенно нагибаться и поворачиваться. Всё равно приходится, конечно, но это другие случаи. Необходимость.
- У тебя тут неплохой вид из окна, - делится наблюдением Освальд и машет рукой в ту самую сторону. - Хочешь, расскажу, как у меня дела? Всё теперь другое. Это новая эра в истории Готэма.
- Нет, спасибо, - по возможности вежливо отказывается Джим.
Но Освальд всё равно рассказывает. Благо, он не говорит ничего, что можно было бы счесть за показания, а потом посадить его за решётку. Он гордо объясняет, что теперь король города. Бизнес Фальконе довольно обширен, у него появилось много "друзей", бар процветает, а довольная матушка поёт ему вечером и танцует на сцене. А потом они танцуют вдвоём, она обхватывает руками его лицо, целует в нос и говорит, что гордится своим мальчиком.
Джим прикрывает глаза, позволяет накрыть рукой свою руку и просто слушает. Освальд кажется таким возбуждённым и счастливым. Он рад, что у него есть слушатель, который не станет издеваться, прерывать его на полуслове и проявлять неуважение. Кажется, он говорит ещё что-то. О том, что они могли бы заниматься всем этим вместе, что они ещё сделают город иным, что заставят кланяться в ноги и целовать ботинки, слизывать с них грязь. Джим уже почти не слушает, постепенно проваливаясь в сон. Довольное чириканье дёрганной птицы с взъерошенным хохолком убаюкивает его так, как уже давно это не способны сделать звуки города - шуршание шин, грохот мусорных баков, которые опрокинул пьяный поздний прохожий, и громкие хлопки дверей соседних квартир.
Он не слышит, как уходит Пингвин. Потому что иначе Джим бы очень удивился, вслух, насколько бесшумным может быть Освальд. Как он почти не шаркает ногой по полу, как поднимает стул и переставляет его на прежнее место очень осторожно, аккуратно.
Не недооценивай своих врагов, Джимбо. Своих друзей - тем более.
Он не чувствует, как Освальд целует его в висок и шепчет: "Выздоравливай".
Цветы - букет красных амариллисов - медсестра потом ставит в высокую банку. Потому что в обычной городской больнице не водятся красивые узорчатые вазы.
--
гобблпот, AU, второй сезон и его конец, спойлеры, OOC, ~760 словгобблпот, AU, второй сезон и его конец, спойлеры, OOC, ~760 слов
- Ты даже не представляешь, что они делали со мной, Джим! - в голосе Освальда смешиваются злость и боль. Глаза у него совершенно безумные, он хватает Джима за воротник потрёпанной куртки и заставляет спину столкнуться со стеной. Несильно, но ощутимо. И Джим позволяет ему это. Позволяет выплеснуть свои чувства.
- Ты не послушал меня! Предатель! Я могу отличить пытку от терапии, ладно?! Ладно?!
Освальд дышит тяжело, хмурится. Он обижен за ту сцену во дворе Аркхэма. Теперь он, конечно, другой: на нём снова дорогой костюм, чистые ботинки, шейный платок. Ничего общего с тюремной робой и кандалами.
- Они... они воздействовали на мой мозг. Я видел... я видел, как убиваю собственную мать, Джим. А я никого не любил больше неё, у меня больше никого не было, - голос Освальда становится тише, и Джим пытается подавить жалость. Теперь он знает, что творил в своём подвале Стрейндж. Знает, сколько монстров теперь на свободе. Настоящее чудо, что Освальд не стал одним из них. Страшно представить, что бы из него получилось. Галаван вот совсем не обрадовал.
- Но это ещё не всё, знаешь! - Освальд снова вскидывает голову и зло сжимает губы. - Это далеко не всё. Когда меня выпустили, я пошёл навестить могилу матери и встретил там... кого бы ты думал... своего отца! Человека, которого у меня не было всю жизнь.
Он сжимает ткань куртки сильнее, и его руки начинают трястись. Джим кладёт на них свои и слегка сжимает, пытаясь вернуть Освальда обратно, на грешную землю, успокоить, но тот словно запер самого себя в воспоминании.
- Он был очень добр ко мне, Джим. Он дал мне приют, одел меня, накормил. Рассказал о матери. О той, которую я не знал. О той её части, которую она не упоминала в рассказах. И я подумал, что действительно смогу быть счастливым.
Джиму удаётся отцепить руки Освальда от своей одежды и повести его за собой. Усадить на кровать и держать за руки, показывая, что он всё ещё рядом, всё ещё слушает. Теперь он готов слушать и верить. Он знает, что у этой сказки будет плохой конец. Потому что они в Готэме. В Готэме люди теряют близких, сгнивают в тюрьмах, умирают сами. Боль порождает другую боль, насилие - другое насилие. Отвратительная, полная ужаса и страданий цепочка, и ты понимаешь, что всё взаимосвязано. Уже два года он торчит в этом мрачном, замаранном коррупцией и убийствами городе, и его не покидает ощущение, что он всё ещё на самом старте. Всё только начинается. Теперь объявился какой-то тайный совет, Брюс по-прежнему лезет на рожон, а Селина не хочет начать нормальную жизнь. Всё не как у людей, честное слово.
- Отец принял меня в семью. Познакомил с женой и её детьми. После пыток Стрейнджа я и не подумал, что что-то не так. А эта сука отравила его, и всё превратилось в сюжет грёбанной Золушки, Джим!
Освальд встрёпывается, вскакивает с кровати и начинает ходить по комнате, размахивая руками, активно жестикулируя себе во время рассказа.
- Её дети издевались надо мной, она сделала меня своим слугой. Назвала мою мать шлюхой. И, знаешь, что-то щёлкнуло. "Терапия", - он показывает кавычки в воздухе пальцами, тянет издевательски, явно передразнивая самого Джима, - больше не была надо мной властна. Я убил её.
Освальд хохочет, вспоминая удовольствие, с которым всадил в неё нож. Чёрт побери, надо было сфотографировать её, когда она поняла, что ест собственных детей. Которым так хотела хорошей жизни, что готова была избавиться от любых преград на пути к наследству. Что ж, дорогуша, не все препятствия так легко пали к твоим ногам, как оказалось.
- Предварительно угостив особым блюдом.
У Джима на лице появляется отвращение, когда он понимает, что имеется в виду. Или думает, что понимает, но залезать глубже в эти дебри и уточнять он не хочет. Ему ещё дорог собственный аппетит, а что касается работы - так он и не коп больше.
Он поднимается и подходит к Освальду, обнимает его, прижимая к себе, трясущегося, как в лихорадке. То ли в экстазе, то ли в ужасе, то ли всё вместе. Загадка похлеще, чем у Нигмы.
- У меня никого нет, Джим. У меня снова никого нет, - выдыхает Освальд, сжимая пальцами его локти, словно вытягивая руки, подталкивая обнимать и дальше. Джим поддаётся.
Ночью Освальд спит плохо, дёргается и стонет сквозь сон. Джим испытывает одновременно желание успокоить и дать по лицу, вместе с тем потирая места, по которым ему досталось неспокойными ногами и острыми локтями. Какого чёрта он вообще согласился на это?..
Но Джим всё же тянет руку, проводит по взъерошенным волосам и смотрит на то, как лицо Освальда становится спокойней. Слышит, как тот прерывисто вздыхает и расслабляется, словно рука Джима проникла в сон и разогнала все кошмары.
Джим качает головой. Кажется, он не мог поступить иначе.
--
нигмобблпот, death-фик, AU, начало третьего сезона, спойлеры, OOC, ~500 словнигмобблпот, death-фик, AU, начало третьего сезона, спойлеры, OOC, ~500 слов
Эд сходит с ума. Только теперь ему для этого не нужен голос в голове и отражение в зеркале. Достаточно Освальда на мокром после утреннего дождя асфальте. Он дрожит и дышит часто, сжимает его руку.
- Срочно требуется скорая к школе №135, совершено покушение на мэра, он серьёзно ранен.
Вокруг толпятся люди, детей загнали обратно, не дают смотреть. Но Эд видит только Освальда, смотрит ему в лицо, находится рядом, пока может. Пока может. Эта мысль прошивает сознание раскалённой иглой. Нет. Эд сжимает губы и не даёт волю своим чувствам. Сейчас не время для паники.
Он прижимает платок к отверстию в груди и ненавидит, ненавидит кровеносную систему, которая всё ещё работает, поэтому выталкивает всё больше жидкости из тела. С каждым стуком сердца.
- Эд, я хотел сказать... - Освальд жмурится и улыбается болезненно, широко, ломко.
- Молчи, - Эд и сам хочет зажмуриться, лишь бы не видеть, тем самым отрицая проблему. Так иррационально и глупо. Соберись! Если это его последние слова, ты обязан их услышать. - Тебе надо беречь силы.
- Я так рад, что у меня был шанс поработать с тобой вместе, - Освальд как будто не слышит его и всё равно продолжает. Выталкивает из себя слова и кровь. Шевелит побелевшими губами с трудом.
Не надо, просит голос в голове Эда. Перестань.
- Ты такой замечательный... Я... всё это время считал тебя своим другом. У меня никогда раньше такого не было. Человека, на которого можно рассчитывать.
Платок уже весь пропитан насквозь, и теперь кровь пачкает перчатки Эда. Ему всё равно.
- Но... есть ещё одна вещь, которую я хотел сказать тебе...
Отчего-то в груди становится холодно и больно. Как будто заранее. Там всё немеет, словно кто-то применил анестезию. Кончики пальцев дрожат, и Эду не стыдно за эту слабость. Тело омывает волной страха, и он не понимает, почему.
- Надеялся подождать до вечера, сказать это в другой обстановке... - Освальд издаёт тихий смешок. Самоирония. - Думаю, я... люблю тебя, Эд.
Мигающая перекладина после поставленной точки в отчёте, напечатанном на компьютере. Она всегда выводила Эда из себя. Будто говорила, что ничего ещё не закончено. Что надо добавить ещё строчку или две.
Сейчас она ждёт от него какого-то действия. Нового абзаца и прямой речи.
Эд сходит с ума.
- Без рук стучу, о любви кричу, о чувствах другого я знать хочу, - Эд нервничает ("Мягко сказано, приятель"), и рифма сама срывается с губ. Одна из тысячи загадок, что хранятся в его голове. - Что я такое?
Освальд снова смеётся.
- Сердце, Эд. Ты - моё сердце.
Он не доживает до больницы. Умирает в скорой на полпути. Эд касается его холодных губ своими и обещает себе найти тех, кто за это в ответе. Он будет пытать их неделями, пока они не попросят о смерти сами, но даже тогда он не подарит им её. Потому что это слишком просто. Да и милосердие не в его стиле.
- Я холодна должна быть, словно лёд, и лишь со мной свершённой боль уйдёт. Что я такое? - шёпот у самого уха.
Освальд предсказуемо не отвечает.
Эд улыбается широко и безумно, не открывая рта.
--
гобблпот, AU, внесезонно, OOC, R (!), ~660 словгобблпот, AU, внесезонно, OOC, R (!), ~660 слов
Ближе всего Джим находится к нему, когда хватает за лацканы пиджака и угрожает. Тогда он выдыхает слова почти что в самые губы и обязательно смотрит в глаза. Это сводит Освальда с ума. Это заставляет его злиться, пугаться и возбуждаться одновременно. Невольно, неосознанно, он запоминает каждую деталь такого яростного проявления эмоций со стороны Джима. Он запоминает, как спина больно встречается со стенкой. Действие больше отрезвляющее, чем болезненное, но Джим явно не рассчитывает силу, когда его обуревают эмоции. Он запоминает, как движутся губы, которые выплёвывают все эти угрозы.
"Думаешь, ты знаешь, на что я способен?!"
О, Освальд уже хочет узнать.
Всё, что ему остаётся - это провоцировать. Чтобы получить ещё больше, чтобы кормить внутреннюю жадную надежду, что однажды Джим зайдёт дальше. Перейдёт черту.
Это мог бы быть очень злой поцелуй. С укусами и кровоточащими губами. Неважно, что потом будет больно пить и есть, что от любого движения или слова ранки могут раскрыться. Это стало бы прекрасным напоминанием о кое-чьём присутствии в его жизни.
Освальд начинает думать, что становится мазохистом. Нет никакой другой причины, по которой он вжимается спиной с наверняка оставленными на ней синяками плотнее в округлый угол ванны и открывает рот в беззвучном крике. Как будто Джим снова приложил его со всей своей силы, с непомерной щедростью в этом вопросе.
Мама всегда говорила, что у него нежная кожа, и это чистая правда. Синяки любых цветов так ярко выделяются на ней, так легко там появляются, что диву даться можно, если только не привыкнуть за все эти годы.
Освальд скользит рукой вниз, за мутную воду, наполнившую ванну. Оставляет царапины себе на животе, потому что думает, что так поступил бы Джим. Если бы вообще когда-нибудь захотел прикоснуться к нему именно в этом ключе. Последний хороший человек в Готэме, какие секреты ты прячешь? Ты груб в постели или отличаешься от своего рабочего режима?
Царапины жжёт горячей водой мгновенно, и по телу проходит дрожь. Чёрт...
Освальд слышит собственное сердце так чётко, словно оно бьётся прямо у него в ушах. Дыхание становится отрывистым, и волна возбуждения оседает в паху. Освальд закрывает глаза и вспоминает горячее дыхание на своём лице. Если зажмуриться сильно-сильно, можно убедить себя, что вода колышется не потому, что он двигается в ней, ёрзает отчаянно, а потому, что Джим присоединился к нему и теперь собирается немного помучить его.
"Мне нужна твоя помощь".
Да? Что ты хочешь, Джим? Я всё выполню, только тебе придётся оказать услугу взамен.
Освальду почти стыдно, потому что он чувствует себя мальчишкой в пубертате. Все мысли не о том, как информацию получить, забрать долг наиболее выгодным образом, а о том, как склонить Джима к пошлости. Освальд ощущает злое, болезненное удовольствие, когда представляет, как скривится лицо Джима от отвращения, едва он услышит что-то подобное. Как он посмотрит на Освальда, как на нечто грязное, некрасивое, недостойное. Не заслужившее его прикосновений. Он стиснет зубы и задумается, насколько же сильно ему в таком случае нужна помощь.
Освальд обхватывает член рукой и сжимает, издав тихий стон. Под закрытыми веками пляшут цветные пятна, которые рассеиваются, а потом сливаются в лицо Джима.
"Здравствуй, мой старый друг".
Нет. Джим. В стенах ванной комнаты Освальд позволяет себе выдохнуть его имя, а не издевательское обращение, призванное сплотить их, наконец действительно сделав друзьями, а не людьми, которые знакомы и взаимно должны что-то. Всего лишь услуги, просьбы. Так по-деловому, неправильно.
Разрушь эту стену между нами, Джим. Я ведь не враг тебе.
Освальд произносит это имя с разными интонациями, шёпотом или почти криком, с мольбой и похотью, с жадностью человека, который хочет обладать тем, на кого не имеет права. Проклятье...
Он запрокидывает назад голову и стонет почти беспомощно, теряясь в ощущениях. Сейчас он настолько хорош в самообмане, что представляет руку Джима. Крупную, крепкую, сильную. Большим пальцем проводит по головке и сам же смущается, словно Джим может видеть его реакции и слышать все эти звуки.
Освальду не требуется много времени, чтобы кончить в мутную воду и откинуться, тяжело дыша. Воображаемый Джим вылезает из ванны, вытирается запасным полотенцем и исчезает прежде, чем он открывает глаза.
Это сводит его с ума. Это безответное грязное чувство убивает его. И Освальд только рад гнить изнутри.
--
Харви/Эд, AU, первый сезон, OOC, ~1000 словХарви/Эд, AU, первый сезон, OOC, ~1000 слов
Эссен всего на пару минут вызывает их с Джимом в кабинет, отправляет на банальное дело, торчка они ловят ещё до ланча.
- Ну как, нравится творить добро? - издевательски тянет Харви и замечает конверт со знаком вопроса, уже не слыша ответ. Ассоциация возникает слишком быстро и вызывает раздражение напополам с грёбанным интересом.
Почему ему вообще интересно, что подсунул этот чокнутый очкарик?
В конверте Харви находит три сложенных пополам листа бумаги формата А4. Судя по расположению строчек, это опять рифмованные загадки. Потрясающе.
"На суше в секунды я буду мертвец,
Но в пищу полезен и важен . . ."
Действительно, загадка. Какая-то слишком детская, тут явно должно подойти по рифме. На суше? Рыба?
Тунец. Что ж, это оказывается даже проще, чем Харви думал. Оно и к лучшему: быстрее разберётся.
Он оглядывается, но нигде не видит этого фрика, который с затаённым интересом наблюдал бы за ходом своего маленького шоу.
Второй лист предлагает выяснить, что же нельзя съесть на завтрак и ужин. Ответ кажется очевидным, как только Харви разгадывает это, но поначалу ему сложно представить какую-то еду, которую он не смог бы впихнуть в свой рацион. И какая разница, в какое время? Но именно время становится ключевым словом. Ланч. Сейчас время ланча, святое и неприкосновенное для детектива Харви Буллока. И он уже начинает немного волноваться, к чему эти загадки. Нигма собирается лишить его законного перерыва на работе?
Харви как-то некстати вспоминает, что, кажется, в кармане халата, который Эд таскает в стенах GCPD, у него всегда есть зелёная ручка. Наверное, именно ей он и вывел этот знак вопроса на белом конверте без надписей. Зачем она ему, интересно? Делает какие-то свои безумные записи в блокноте разными цветами?
"На работе лучший друг, вылечит любой недуг,
В его столе найдёшь ответ, еды приятной, крошки - след".
Лучший друг? Если Нигма имеет в виду Джима, то этот засранец больше похож на занозу в заднице, но, что греха таить, они уже успели сработаться. Неужели это так заметно?
Харви бросает взгляд на стол Джима. Идеальный порядок, папка с последним делом, куда ему надо будет только сунуть свой отчёт. Торчка они не убили, только произвели задержание, там даже стараться и уходить в метафоры не надо. Но никаких следов приятной еды там нет.
Внутри? Харви заинтересованно поднимается, огибает стол и открывает верхний слева ящик. Степлер, рядом с ним - маленькая упаковка скобок. Баночка со скрепками, чёрный маркер. Не то.
Сзади раздаётся знакомый озадаченный голос:
- Что ты делаешь?
Харви наверняка звучит как безумец, когда отвечает:
- Здесь должен быть мой ланч.
- Что твой ланч должен делать в моём столе?
Харви издаёт победное "Ага!" - и достаёт из нижнего ящика справа завёрнутые в специальную бумагу сэндвичи с тунцом. Запах слишком характерный, чтобы спутать.
- Я их туда не клал, - ещё более озадаченно, чем раньше, замечает Джим.
- Я знаю, - отзывается Харви и позволяет напарнику думать всё, что только угодно. Он садится за свой стол и довольно принимается за еду. Очень мило со стороны Эда, чёрт возьми.
Как ни странно, эта игра продолжается, и Харви не замечает, в какой момент она становится традицией. В какой момент он ожидает найти в ящике своего стола, под папками или даже в собственном пальто или шляпе очередную загадку.
Это странно и одновременно приятно. Хотя на работе Эд не ведёт себя так, будто происходит что-то особенное, а вне работы они не общаются.
Харви находит сэндвичи с курицей и кисло-сладким соусом, который очень любит (Эд ведь не может это знать, правда?), в столе Альвареса. Хот-дог с кетчупом и жареным луком в детском ланчбоксе в кармане куртки новенького паренька, которого недавно перевели откуда-то. Как-то раз Эд даже умудряется засунуть упаковку с тако в автомат с этими дурацкими пружинами. Предварительно в конверт с загадками он положил точное количество монет, требуемых, чтобы вытащить "подарок". И ведь не прогадал: никто не забрал раньше. А на упаковочной бумаге даже было подписано: "Детективу Буллоку".
В какой-то момент Харви начинает бояться, что у изобретательности Эда не обнаружится никаких границ, так что он проникнет в кабинет Эссен и запрячет еду даже там. А Харви потом объяснять, что это просто игра, никакие данные не пострадали, никакого взлома с проникновением не было. Но пока это, спасибо кому-то сверху, так и не приходит ему в голову.
Загадка, которая достаётся Харви в пятницу, явно намекает на место, где он не любит бывать чаще положенного.
"Приди к истокам, обернись,
Тебя ждёт тот криминалист,
Что в ланчах, вскрытьях специалист".
И в ланчах, и во вскрытиях. Ну да, как же. Сколько раз, интересно, Эду говорили, что он не должен этим заниматься? А он вон какой скромный, всего лишь специалистом себя считает.
Харви не любит бывать там, где куча улик, бумаг и трупов в паршивом состоянии, но... иногда ему кажется, что Эд приручил его. Встроил ему привычку не покупать ланч и не приносить его с собой, а искать здесь. От одного только взгляда на конверт с зелёным знаком вопроса уже начинает вырабатываться слюна.
Он находит Эда в маленьком кабинете со столом у стены, лампой на нём и какими-то бланками. Харви быстро отводит взгляд, потому что это может испортить ему аппетит. Работа, она вообще обладает множеством талантов в этом направлении.
Эд смотрит выжидающе и как-то настороженно, как будто вовсе и не ожидал здесь увидеть. Не верит своим глазам?
- Детектив Буллок, - говорит он. - Я предлагаю вам разделить со мной трапезу.
- Поесть вместе? - уточняет Харви, не совсем понимающий витиеватые выражения. - Ладно, я не против.
Джим всё равно уже ушёл. Может, собирается провести перерыв с Барбарой.
На этот раз Эд расщедривается на маленькие порции пасты карбонара с ветчиной в чём-то, напоминающем сливочный соус. Они едят молча, только пожелав друг другу приятного аппетита, и Харви, наверное, должен чувствовать себя неловко, но, когда Эд не лезет с загадками в неположенное время, он очень даже приятный парень, и Харви всё устраивает.
- Знаешь, что? - вытирая рот и бороду салфеткой, говорит он. - У меня тоже есть для тебя загадка.
Эд сияет и как будто весь сразу же подбирается изнутри, прямо готовый к прыжку зверь. В его глазах искренний интерес, а на губах довольная улыбка.
- Я слушаю, детектив.
- Через что лежит путь к сердцу мужчины?
- Через желудок, - Эд даже не раздумывает, хотя от него не ждёшь знания шаблонных фразочек о том, как завоевать чужое сердце.
- Так вот, Эд, - Харви специально делает паузу и смотрит, как тот едва ли не ёрзает на стуле в ожидании. - Ты покорил мой.
Эд колеблется несколько секунд, а потом обнимает - как-то сильно и притом неловко. Руки у него кажутся очень длинными.
- Я, может, и поужинать с тобой не прочь, знаешь, - замечает Харви и покидает кабинет, прежде чем Эд может возразить.
Интересно, причины подобного приглашения - достойная загадка для Эда?
--
Харви/Джим, AU, третий сезон, OOC, ~1000 словХарви/Джим, AU, третий сезон, OOC, ~1000 слов, спасибо арту.
Джим приходит к нему абсолютно разбитым. Харви предложил бы склеить его алкоголем, да только вот от него и так уже разит.
- Я всё делаю только хуже, Харв. Только хуже, - заявляет он с порога и утыкается лбом ему в плечо, даже не обнимая. Он просто покачивается и в какой-то момент оказывается там, вот и всё.
Харви обнимает его и закрывает за ним дверь, параноидально закрывая на замки. Да, вряд ли кого-либо в Готэме это остановит, если с ним захотят свести счёты, но хотя бы задержит и даст время вылезти в окно, на лестницу почти до асфальта.
- Я так устал, мать его, теперь я понимаю, почему ты так себя ведёшь.
Харви мог бы обидеться, но он только тянет Джима за собой, стараясь не дать ему качнуться в какую-то другую сторону, и в итоге усаживает в потрёпанное кресло рядом с журнальным столиком. Точнее, это в народе ходит название "журнальный столик", у Харви это значит "подставка под пиво и вредную пищу". Впрочем, другую пищу он обычно не употребляет. Хот-доги, тако и картошка фри - ланч его мечты.
- А ведь ты на этой работе гораздо дольше меня, - между тем продолжает Джим и закрывает лицо руками. Из-за этого его голос теперь кажется приглушённым, и приходится наклониться к нему, чтобы лучше разбирать слова. Надолго это не срабатывает, и Харви притаскивает косоногий табурет с кухни. Удивительно, как его расширевшая задница ещё помещается там, но его не волнует, даже если в самый душещипательный момент табурет развалится прямо под ним. Сейчас главное быть рядом и внимательно слушать.
- Знаешь, твой напарник... чёрт, забыл, как его зовут... который с духом Козла... извини, что напомнил. В общем, он сказал мне, что ты - рыцарь. Настоящий благородный рыцарь. Наверное, как из сказок, я не уточнил у него детали. Из легенд, вот.
Речь Джима несвязная, в ней какая-то смесь отчаянья, боли и желания нервно рассмеяться. Харви не считает себя рыцарем, но он рад, что в этот конкретный момент есть у Джима. Потому что когда ломался он сам, у него рядом никого не оказалось. Пришлось взять себя в руки и идти дальше.
И Джим как будто озвучивает его мысли:
- Ты... ты нужен мне, Харв. Я больше ни к кому не могу пойти. Я оттолкнул от себя всех, кого хотел и не хотел. Господи, что за чушь я несу...
Плечи Джима начинают подрагивать, и Харви, мать его, может собой гордиться: он впервые видит напарника в таком состоянии. Джеймс Гордон, восходящая звезда полиции, сбегавшая оттуда как минимум два раза, подавшаяся в охотники за головами, спасавшаяся от убийц мафии и крутившая яйца самому комиссару. Просто удивительно, насколько дерьмово влияет на человека этот город. Харви помнил Джима, когда тот только заявился. Прямая осанка, гордо поднятая голова, моральные принципы твёрже стали. "Я изменю этот город", идеальные отчёты и желание во всём разобраться. Разительный контраст с тем, что он видит сейчас.
- Я должен был сделать всё иначе. Я должен был... пойти к Ли и... а теперь...
А теперь Джим поднимает голову и смотрит на него, и Харви действительно страшно видеть слёзы, стекающие по щекам. Потому что, если сдаётся Джеймс Гордон, этот город может паковать вещички и всем своим составом валить отсюда. Город уже никому не нужен. Город не спасёт единственный герой, который не успел себя ничем замарать. О, ладно, плевать на того придурка, который должен был Кобблпоту. На одну мразь меньше - никто плакать не станет.
- Эй... эй... - Харви берёт Джима за руки и тянет к себе. Тот послушно сдвигается к самому краю кресла и смотрит на него так уязвимо и доверчиво, что ноет в груди. Они прошли через много дерьма вместе, и одновременно больно и приятно видеть, насколько Джим раскрывается. Насколько действительно доверяет ему. Надравшись в баре, он направился именно сюда, а не к безумной бывшей или на могилу к покойным родственникам. И сейчас не скрывал свои чувства, даже если большую часть этих откровений следует списать на спиртное.
- Послушай меня внимательно, напарник, - Харви ужасно нравится звать его так. Для него это всегда значило и будет значить больше, чем "любовник" или "друг". На работе прикрываешь спину, спасаешь чужую шкуру. Ты ему и брат, и отец, и рука с фонарём во тьме. - Ты сделал всё, что мог. В каждой из ситуаций, за которую ты себя так усердно винишь, ты сделал правильный выбор. Ты можешь верить мне, потому что я - твой чёртов взгляд со стороны. Я не стану тебе врать, ты же знаешь. Знаешь ведь?
Он заставляет Джима посмотреть себе в глаза, а потом тянется и целует. Это не жадный, грубый и страстный поцелуй. Это поцелуй, полный поддержки, желания успокоить. Джиму не нужны искусанные в кровь губы и трах без обязательств до скрипа кровати. Ему надо показать, что рядом есть человек, который выслушает и поймёт.
Кажется, от поцелуя слёзы начинают литься ещё активнее, и Харви издаёт тихое "ш-ш-ш", одновременно поглаживая. Он гладит отросшие волосы, запускает в них пальцы, слегка массирует кожу головы. Поцелуи он рассыпает по всему лицу Джима: касается губами скулы, уголка глаза, бровей, лба. Даже чмокает в нос, считая это ужасно глупым, но, тем не менее, не останавливаясь.
Джим как-то по-детски всхлипывает, икает один раз и прерывисто вздыхает:
- Щетина твоя колючая, побрился бы хоть раз. Я себе фото на память сделаю.
- Ах ты засранец, - ласково фырчит Харви и тянет его за собой к кровати. В таком состоянии он всё равно не выпустит напарника на улицу, значит, ему остаётся переночевать здесь. И, если он уже начал шутить, ещё не всё потеряно. Хотя, возможно, этот идиот просто старается снова взять себя в руки и запереть все чувства внутри. Не сейчас. Необязательно. Как же тебе показать?..
Уложив Джима в кровать, Харви присаживается рядом и... начинает петь. Он никогда не занимался этим раньше, но он до сих пор помнит колыбельную, которой успокаивала его мама. Он любил её голос и, конечно, не может воспроизвести сейчас высокие ноты, но слова сами срываются с языка. Про рыжеволосую девушку, которая сидела на обрыве, и ветер трепал её волосы. Она смотрела за горизонт, туда, где море продолжало разливаться вширь, а волны, меж тем, облизывали скалистый берег.
И плевать, что его низкий голос мало подходит для подобных вещей. Это работает, потому что Джим перестаёт трястись, и глаза у него уже не такие влажные, а лицо не искажено болью.
Девушка выбрасывает в море украшение в виде клевера, которое подарил ей любимый, а Джим засыпает прямо в одежде на кровати Харви. И тот сторожит его сон до самого утра.
--
Освальд Кобблпот, Гертруда Капельпут, Элайджа Ван Даль, AU, OOC, богохульство, спойлеры к третьему сезону, angst, G, ~1240 словОсвальд Кобблпот, Гертруда Капельпут, Элайджа Ван Даль, AU, OOC, богохульство, спойлеры к третьему сезону, angst, G, ~1240 слов, чужой красивый арт почти к случаю.
Освальд не может больше держать глаза открытыми, ему больно, их жжёт, и он жмурится, а вода окутывает его со всех сторон.
Честно, Освальд никогда не считал себя философом. Бери и делай - вот девиз для тех, кто вообще хочет выжить в Готэме и добиться чего-то. Но сейчас боль пропадает, медленно отдаляется, словно кто-то вытягивает её, и он думает: это смерть? Так она должна чувствоваться? Так всё это должно происходить? Он действительно умер от пули в живот?
Что теперь будет? Он попадёт в Чистилище? Сразу в Ад, за всех тех людей, которых убил и мучил? Если кто-нибудь положит хотя бы отрубленную руку Бутча на чашу весов, ему уже не слушать ангельский хор.
Мама говорила, что Бог следит за ними с небес. Это не нравилось Освальду. Он не понимал, почему Бог тогда ничего не делает. Почему не останавливает мальчишек, которые бьют его? Почему не посылает маме хорошую работу или не позволяет найти неприкаянную крупную купюру на улице? Ведь они с мамой жили довольно стеснённо, и он не отказался бы от небольшого подарка. Или большого. Немного новой одежды, игрушечную спортивную машинку или хотя бы оплачиваемые кем-то другим счета за свет, воду и газ. В таких условиях быстро учишься смотреть на вещи с точки зрения пользы и практичности.
Иногда Освальд закрывал глаза и думал: Санта-Клаус - это какая-то форма Бога? И если нет, то не обидится ли сам Бог, если попросить подарки не у него, а у Санта-Клауса?
Со временем он просто перестал задаваться любыми вопросами, касавшимися религии. За тридцать лет жизни он не раз оказывался в ужасных ситуациях, он мог даже умереть, но ни разу у него не возникло мысли обратиться к Богу. Мама говорила, что вера даёт людям надежду, Освальд же считал, что она обманывает. Нет никакого посмертного суда. Да и смысл просить того, кто устроил тебе бег с препятствиями, предварительно сломав ногу, чтобы он это прекратил? Вероятно, Богу просто нравилось за всем этим наблюдать. Грёбанный извращенец с садистскими наклонностями.
Когда Освальд открывает глаза, вокруг нет ни воды, ни рыб, которые собрались бы сожрать его хладный труп. Он видит знакомый потолок и думает, что что-то явно пошло не так. Не то чтобы он часто задумывался о том, как должна выглядеть жизнь после смерти, если таковая вообще есть, но оказаться в квартире, где он жил с мамой, пока её не похитил ублюдок Галаван и не убила его мерзкая сестра - это всё же немного из ряда вон.
Освальд поворачивает голову, понимая, что лежит на диване в гостиной, и закрывает себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Мама сидит на диване напротив! Живая, здоровая и улыбающаяся. А рядом с ней сидит недавно обретённый отец.
- Твои глаза сияют так же, как и тридцать лет назад, моя прекрасная Гертруда, - говорит он, поглаживая её костяшки большим пальцем в нежном жесте. Мама совсем не такая, какой Освальд помнил её, когда сам был ребёнком, но до самого последнего момента её жизни он считал, что она красива. У неё был очень приятный голос. Как она ворковала со своим единственным сыном, как любила его, как пела ему колыбельные и шептала успокаивающие слова, одевая его в новенький костюм в первый день школы!..
- А ты всё такой же дамский угодник, Лай, - мама смеётся, приближается к отцу и трётся своим носом о его.
Освальд чувствует, как щиплет глаза, и пытается подавить счастливую улыбку.
Это то, чего у него никогда не было. Этих милований между родителями, на которые можно было бы скривить губы и сказать: "Фу!" - как обычно делали все маленькие дети. В те дни он был уверен, что, будь папа жив, он танцевал бы с мамой по кухне, она так любила танцевать! Он бы обнимал её за талию, смеялся и целовал. Возможно, даже щипал бы за ягодицу, как это иногда показывали в фильмах со счастливыми семьями. Мама не любила такие фильмы. Она говорила, что они развращают, что Освальду нельзя такое смотреть. Но сейчас он думает, что, возможно, она просто завидовала. В этом не было ничего плохого или постыдного, всякая женщина с ребёнком заслуживала мужчину, который любил бы её и помогал со всякими хлопотами.
Осознание некоторых вещей приходит с таким ужасным опозданием.
- Смотри, наш мальчик проснулся! - мама первая замечает Освальда, который не смеет даже шелохнуться, боясь разрушить эту идиллию. Безо всякого сожаления она высвобождает свои руки из отцовских и подходит, поглаживая его по голове: - Приснился плохой сон?
Освальд издаёт нечто среднее между всхлипом и согласным мычанием. Так хочется прикоснуться к её волосам, обнять, но он боится, что тогда мама исчезнет, словно мираж. Первое правило при галлюцинациях: если ты не хочешь, чтобы они исчезли - не трогай их.
- Он так раним... - в голосе отца нет упрёка или пренебрежения, он ласков и полон сочувствия.
- Я умер? - Освальду совсем не это хочется спросить, но это первое, что невольно срывается с языка. Вопрос на самом деле ужасно глупый. Что ещё могло случиться, Освальд, если ты видишь родителей, которых уже нет в живых?
Он начинает понимать, что это и не плохо. Он многого добился: бизнес Фальконе перешёл ему в руки, он стал мэром и победил без подкупа комиссии. Люди действительно верили в него и любили. Он даже испытал чувства к человеку, который обещал быть рядом. Какая разница, чем это всё обернулось, если сейчас он может смотреть на свою маму, а не на её могильный камень?
- У него и чувство юмора хорошее, - мама снова смеётся и гладит его по щеке. - Нет, родной, ты здесь ненадолго. Скоро тебе надо будет возвращаться.
Освальд хмурится и отчаянно мотает головой. Нет, нет, пожалуйста, не надо!
- Я не хочу, - он забывает о правиле при галлюцинациях и хватает маму за руки. Сильно, но недостаточно, чтобы причинить ей боль. Он никогда бы не смог так поступить. - Зачем? Там нет никого, кому я был бы нужен. Пожалуйста... можно я останусь здесь?
- Освальд, - голос мамы становится строгим. - Помнишь, что я тебе говорила? Ты - сильный мальчик. И ты справишься со всем.
Она касается пальцем кончика его носа, словно он всё ещё маленький ребёнок, готовый от такого засмеяться и начать хлопать пухлыми ладошками.
- Потому что мы будем рядом.
- Слушайся маму, молодой человек, - отец встаёт рядом и кладёт руку маме на плечо, ободряюще сжимает. - Я знал тебя не так долго, но я видел твоё доброе сердце и уверен, что однажды кто-нибудь оценит это.
Освальд поднимается и оказывается в объятиях их обоих. Он закрывает глаза и чувствует, как слёзы текут по щекам. Так же, как сонные дети просят ещё пять минуточек полежать, он просит неизвестно у кого ещё пять минуточек побыть рядом с родителями. Его окутывает такое поразительное спокойствие и тепло рядом с ними, что он не хочет менять это. Что бы ему ни предложили. Возможность вернуться назад, отомстить за себя и снова взять власть в свои руки совершенно не привлекает его сейчас.
Но мама кричит ему в ухо чужим голосом: "Разряд!" - и Освальд резко распахивает глаза и отшатывается.
- Ещё раз! - вторит ей отец, и вся квартира содрогается, словно от землетрясения. Освальд жил в Готэме всю свою жизнь, этот город был его домом, но там ни разу не случалось подобного.
- Есть пульс! - сообщает чужой голос, эхом прокатившийся по всей реальности, теперь трещавшей по швам. Освальд закрывает уши руками, не желая это слышать. Нет! Подождите!
- Мама! Отец! - кричит он, когда фигуры родителей начинают отдаляться. Они держатся за руки и смотрят на него с нежностью. Одними губами мама говорит: "Мы будем рядом" - и Освальд жадно хватает ртом воздух, и лёгкие обжигает.
Открыв глаза, он видит незнакомые лица, белые халаты и яркий свет. Глаза по-прежнему щиплет, и он впервые жалеет, что остался в живых.
--
Эдвард Нигма, Джим Гордон, Харви Буллок, AU, OOC, G, ~970 словЭдвард Нигма, Джим Гордон, Харви Буллок, AU, OOC, G, ~970 слов
- Кого? - озадаченно переспрашивает Эд. - Я даже не знаю, кто это.
Джим издаёт раздражённый стон. Нет, ну правда. Эд ведь криминалист, он прекрасно осведомлён обо всех этих процедурах. На ноже, конечно, не нашли никаких отпечатков пальцев (вот в чём проблема с психами, которые работают в полиции: они прекрасно знают, что надо делать, чтобы не попасться), но зато на одежде убитого нашли волос с головы. Маленькая оплошность, даже странно, что дотошный Эд такое допустил, раз уж взялся. Сделал это специально?
Джим поворачивается к Харви, и тот видит его взгляд, но внезапно его зрачки расширяются, а рот приоткрывается, и он толкает Джима в плечо, заставляя снова повернуться к Эду. Джим не понимает, в чём такая срочность, пока не видит... Эда. Тот совсем на себя не похож: теперь сидит уверенно, смотрит жёстко, и на губах его красуется ухмылка.
- Поймали, значит, - он разводит руками и качает головой. - С поличным. Просто хотел сделать приятное своему другу Джиму Гордону, разве это преступление?
Эд смеётся. Громко, безумно, но притом, кажется, совершенно искренне. Всё это вместе создаёт такую дикую смесь, что Джим сначала передёргивает плечами, сбрасывая табун мурашек, а потом хмурится. Какого чёрта вообще происходит?
- Приятное? Что приятного в убийстве?
Теперь он смотрит внимательно, слишком внимательно, они с Харви оба смотрят, как что-то происходит снова. Это невозможно описать словами, только пронаблюдать и отметить изменения, касающиеся движений тела и мимики. Взгляда.
- Можно хотя бы снять с меня наручники? - вздохнув, интересуется Эд. Другой Эд. Тот, который не знает, кого он убил, и не уверен, что вообще кого-то убивал. Это так странно. Актёрское мастерство? Он пытается убедить их в том, что безумен?
- Нет, правда, - продолжает Эдвард, растерянно хмурясь. - При мне нет оружия, максимум, что я смогу сделать - это наброситься на одного из вас. Второй точно мне помешает и убить, и выбраться отсюда. Никогда не думал, что наручники так сжимают запястья.
У Эда руки человека, который никогда никого не душил и не ввязывался в драки. В школе его наверняка дразнили ботаником, а может, приписывали ему обессивно-компульсивное расстройство. Его легко представить тратящим время на правильное расположение ручек и карандашей на парте. Всегда идеальный порядок, ровный почерк, прилизанные волосы. Что же изменилось?
Джиму кажется нелепостью объяснять, что так положено. Эд ведь знает это и сам. Прекрасно знает. Просто, кажется, отрицает сам факт, что мог что-то сделать, даже перед самим собой. Услышать это от кого-то другого - ещё безумнее.
Затем Эд дёргает головой, и всё снова меняется. Он начинает барабанить пальцами по столу, а затем перемещает их плавно, будто по клавишам пианино. Это намёк?
- Что приятного в убийстве? Вопрос задан неверно. Какое это было убийство?
- Хладнокровное?
Джиму не нравится играть в эту игру. Особенно с человеком, которого он не знает. Кто сейчас в теле Эда? Что?
- Ладно, отбросим это в сторону. Мне интересно, как вы, ребята, собираетесь получить от меня информацию? Как скоро детектив Буллок применит насилие?
- А тебе уже не терпится? - рычит Харви, и Джиму приходится остановить его. Вряд ли у Эда высокий болевой порог, но что-то подсказывает, что упрямство с лихвой это компенсирует. На мгновение он даже представляет себе, как тот будет смеяться и плевать кровью из разбитых губ. Конечно, он на войне и не такое повидал, но всё равно образ, мелькнувший перед глазами, кажется жутким.
- Ты хочешь поиграть? У тебя есть для нас загадка?
Джим присаживается на стул напротив Эдварда и сплетает пальцы. Ему всё ещё это не нравится, но так больше шансов, верно?
- Предположим, я приготовил для вас сюрприз.
Эд ведёт пальцами по столу, тянется к Джиму и ухмыляется, когда тот отстраняется. Он смотрит, как Джим откидывается на спинку стула, и создаётся ощущение, будто он сканирует каждое движение, заносит в свою базу данных, как компьютер, анализирует и сопоставляет с какими-то своими ранними наблюдениями. От взгляда становится неуютно.
Напряжение растёт, собирается в комнате удушливым облаком, а потом резко рассеивается, когда Эд опускает голову. Поднимает её уже другой.
- Может, дадите мне посмотреть фотографии, и я его узнаю? Почему мы сидим и просто смотрим друг на друга? Пригрозите мне чем-нибудь, - Эд нервно стучит пальцами по столу, и Джим смотрит на это, уже переставая понимать, кто сидит перед ним. Знали ли они вообще человека, который выезжал вместе с ними на места преступлений? Может, это удалось бы как-то предотвратить?
- Эд... может, ты что-то недоговариваешь нам? - Джим снова опирается о стол и сцепляет пальцы в замок. Он старается посмотреть в глаза криминалисту, увидеть там что-то, что никак не удавалось поймать за хвост и вытащить наружу до конца. Чаши весов покачиваются в недоумении: актёрская игра или проблемы с психикой, которые появились позже, чем это можно было бы выяснить при приёме на работу?
- Мы - твои друзья, ты же знаешь. Мы постараемся смягчить приговор, если... что-то пошло не так.
Это звучит как-то слишком мягко и неправдоподобно. Не смягчение наказания, а "что-то пошло не так". У человека проблемы с головой, вот что не так. Может, без лишних проволочек отправить его в Аркхэм?
- На самом деле я... - Эд сглатывает и выводит пальцами узоры на столе. Он не тянется и ни на что не провоцирует.
Другая личность?
- Я знаю, кого я точно убил, а вот с этим вам придётся разбираться самим.
Эд не бросает им вызов, в его голосе нет заносчивых ноток. Только отчаянье, когда он словно бы оказался в углу и больше не мог убежать от того, что пытался отрицать всё это время.
В этот момент в допросную комнату входит медэксперт и двумя пальцами в перчатках держит окровавленный... вагончик. Маленький игрушечный вагончик, в не испачканных кровью местах, кажется, синего цвета.
- Нашёл это в трупе. Подумал, вам будет интересно это узнать.
Джим кривится и борется со смесью отвращения и непонимания. Физически невозможно проглотить это, значит...
- Что это за дрянь, Нигма? - первым не выдерживает Харви и закуривает прямо в комнате.
- Мы с вами здорово повеселимся, правда? - спрашивает Эд, широко улыбаясь.
Джим закрывает лицо руками.
--
Лазло Валентайн|Джервис Тетч, AU, OOC, G, ~1020 словЛазло Валентайн|Джервис Тетч, AU, OOC, G, ~1020 слов
Лазло изучает местный контингент со смесью снисходительности и праздного интереса. Смогут ли эти люди посеять хаос в городе, если выпустить их на улицы? Вряд ли. Во многих из них он не видит ни ненависти, ни слепого желания причинить вред, ни даже толики безумия, которая нашёптывала бы в голове, что все они против друг друга, просто животные, где закон выживания сильнейшего выше всех юридических. О, Джиму бы понравилась эта формулировка. Несомненно.
Он заставляет веки встретиться друг с другом и вспоминает чужое лицо, каждую чёрточку. В глазах этого человека такая усталость, что хватило бы на весь Готэм. Залезть бы ему в черепную коробку, выпрямить все извилины и намотать на бобины, а потом смотреть фильм в подробностях, что сделало его таким. О, Джим. Когда я выберусь отсюда, ты взвоешь. Ты заработаешь себе мешки под глазами такого размера, что туда можно будет складывать немногочисленные нужные вещи, собираясь на работу.
Ты всё ещё жаждешь защитить этот город?
Хочешь рассказать мне о том, как много ужасных вещей делал даже ты?
В комнате отдыха (она же зал для рисования, рукодельного творчества, танцев и прочего) довольно тихо. Женщина с растрёпанными волосами мычит себе под нос и кружит рядом со столами. Удивительным образом при отсутствии всякой грации она умудряется не задевать никого из занятых другими делами сумасшедших. Такт её движений не подходит ни под один из известных в музыкальной сфере, но учить здешнее население вальсу - безумие, которое не вписывается даже в рамки Аркхэма. Даже когда Лазло ставит пластинку, она к ней не прислушивается.
За то время, что он здесь, Лазло замечает только одного человека, который не реагирует вообще ни на что из происходящего. Каждый раз, когда всех выпускают из камер сюда, он просто садится за самый дальний стол, проверяет, чтобы никого рядом не оказалось, кладёт руки на его поверхность, переплетает пальцы и смотрит в стену. Его взгляд кажется разумным, куда разумнее, чем у всех остальных, но этим всё ограничивается. И ещё тем странным фактом, что он надевает на голову цилиндр из склеенных газет. Лазло ни разу не видел этого человека без него.
В один из дней, таких же одинаковых, как и предыдущие, Лазло подсаживается к нему и пытается поймать его взгляд. Безуспешно, как он и предполагал.
- Вы сами сделали эту шляпу, уважаемый? - Лазло щурится и чуть улыбается, впериваясь взглядом в чужое лицо.
Эта фраза привлекает внимание. Человек перестаёт смотреть в стену и поворачивается к нему. Лазло впервые замечает у него на шее длинный тонкий шрам, белую полоску, выделяющуюся на коже.
- У каждого Шляпника должна быть своя шляпа, - говорит он невероятно логичную фразу и смотрит на Лазло. Лазло кажется, что прямо сейчас на него пытаются напялить что-то инородное и вписать в свою странную фантазию. Шляпник?..
- Вы - поклонник классики? - вежливо интересуется он, вспоминая Кэрролла. Ходили слухи в своё время, что он был педофилом, но все посчитали "Алису" шедевром и закрыли на это глаза. Всего лишь маленькая причуда гения.
- Не всей, - "Шляпник" пожимает плечами. - Но я люблю Алису.
В этот момент Лазло даже не может сказать, имеет ли собеседник в виду само произведение, девочку оттуда (те же наклонности, что и у Кэрролла?) или какую-то женскую особь с этим именем из своей жизни. Пожалуй, сейчас это его и не очень интересует.
"Шляпник" цитирует ему несколько строчек и в итоге приходит к занимательному выводу, что встретил он не кого иного, как Чеширского Кота. Вы только гляньте, та же широкая улыбка и довольный прищур!
Лазло не возражает, хотя слабо представляет себя с хвостом и ушами, исчезающим до тех пор, пока в воздухе не остаётся только оскал.
Место встречи у них не меняется, но меняется Шляпник. Постепенно он рассказывает всё больше, открывается. Иногда он сбивается и начинает в книжных эпитетах описывать Алису. На это уходит очень много времени, но Лазло не против даже этого. Алиса оказывается сестрой Шляпника, Той Самой Алисой, и она просто прекрасна. Её длинные волосы, её тонкие пальцы, аккуратные ноготки... Словом, восхитительная леди с потрясающей способностью влиять на людей своей кровью. Лазло даже жалеет, что пропустил всё это веселье, появился в Готэме слишком поздно. Какая одержимость была у Джима?
Кажется, он говорит это вслух и видит, как тут же меняется лицо Шляпника.
- Не смей. Говорить при мне. О НЁМ! - рычит он и как будто инстинктивно закрывает горло.
Охранник стучит по решётке: "Тихо там!" - но никто не слушает его. Лазло поднимает в примирительном жесте руки и успокаивает Шляпника, извиняясь за то, что так неосторожно коснулся этой темы. Тот тяжело дышит, брови у него сведены к переносице, а зрачки расширены, словно он принял наркотик. Какая интересная реакция!
Проходит какое-то время, прежде чем Шляпник снова начинает говорить. Стискивая зубы, выплёвывая слова, он объясняет, что Джим - настоящее чудовище. Вот кого стоило бы отправить сюда. Запереть в самой охраняемой камере и выпускать наружу только раз в год. А то, может, и в два! Он вспорол ему горло, оставив эту метку, и... и...
Дальше Шляпник не говорит, только хватая ртом воздух и цепляясь пальцами за край стола.
Лазло обещает выбраться из Аркхэма и отомстить за своего дорогого друга. Джим будет страдать, в этом не стоит даже сомневаться. Он заплатит за всё, что сделал.
- Мы могли бы выбраться вместе и устроить грандиозное чаепитие, - отвлекаясь от своих переживаний, мечтательно тянет Шляпник. - Чай с белладонной для него подойдёт больше всего, да. Корица для Чеширского Кота, чабрец для Сони, немного лепестков розы для Алисы... И мяту. Она любила мятные леденцы...
Лазло не мешает "своему дорогому другу" снова окунуться в приятные мечтания и думает о своём. Их игра с Джимом ещё не закончилась, и он собирается вскоре покинуть эти крайне гостеприимные стены. Осмотр достопримечательной можно считать законченным. Готэм уже вряд ли может чем-то его удивить, что же касается людей... Посмотрим.
Расстрогавшийся после того разговора Шляпник дарит ему бумажную бабочку и показывает, как скрепить её сзади, чтобы она держалась.
- Я подумал, она подойдёт к цвету твоей шерсти.
Лазло благодарно улыбается. Честно говоря, он даже не хочет знать, какого цвета шерсть представил на нём Шляпник, но, по крайней мере, теперь он знает точно, что расположил к себе и обзавёлся одним союзником.
- Я приглашу тебя на чаепитие. Официально, поэтому бабочка тебе понадобится. Будешь выглядеть представительно.
...правда, оставаться здесь надолго и продолжать общаться со Шляпником явно чревато для его психического здоровья.
@темы: Я пишу