Тону в русреале

[twitchy fingers]

Название: Как в мифе про того чудака
Автор:  twitchy fingers
Направленность: слэш джен
Фандом: Притяжение (2017)
Персонажи: Валентин Лебедев, Артём, Юля
Рейтинг: G
Жанр: soulmate!AU, angst
Размер: ~1000 слов
Предупреждения: возможен OOC. Крылья (см. ссылку на пост в графе "от автора", которая объясняет суть).
От автора: спасибо соо Гоголь: 50 оттенков красного, соо моя оборона и их посту.

Careful! Very fragile!

Артём кричит так, что должно быть слышно всему Чертаново. Он падает на колени, а затем упирается руками в пол гаража, где обычно зависает с пацанами. Кожа на спине лопается с такой лёгкостью, будто кто-то просто выдавил прыщ, только под слоем её вместо гноя оказываются эти поганые отростки. Звук настолько мерзкий, что ему хочется распрощаться со своим обедом.
Первым подбегает Рус. В ушах шумит, но Артём понимает. Много ума, чтобы понять, что спросят в такой ситуации, не надо. "Что случилось?", "Ты в порядке?" и прочая ерунда. Что за тупые слова. Было бы с ним всё в порядке, он бы не орал так, словно внутрь засунули крючок, а теперь тянули обратно, попутно вытаскивая наружу все органы.
Толстовка вздымается, футболка мгновенно становится мокрой от крови и липнет к телу, а пол, в который Артём упирается взглядом, кружится.
Рус велит ребятам сбегать в аптеку, найти обезболивающее и бинты, хоть что-нибудь и поживее, а сам тянет друга к потрёпанному дивану и бормочет:
- Ты же с ней постоянно тусуешься, я думал, у вас всё хорошо...
Артём кричит, потому что единственный, кто должен услышать его отчаянье и боль, всё равно не услышит.

Юля смотрит на него обеспокоенно, прикладывает руку ко лбу. Артём бледный, он не встречался с ней около недели, сказал, что заболел. Она должна была забеспокоиться ещё тогда, потому что какая-то дурная простуда не стала бы для её безбашенного парня препятствием, а про что-то более серьёзное он наверняка сказал бы ей. Хотя она знает, что он всё равно не отправился бы в больницу.
Он ничего не говорит, просто смотрит на неё устало и как будто сквозь пелену. Не то чтобы он думал, что Юля была тем самым человеком, которому предназначено провести с ним всю жизнь, но с ней... неплохо. Не хорошо, не до звёзд перед глазами, но он и не впечатлительный подросток, верящий во всю эту романтичную муть. Юля - милая. Она живая, яркая, лезет целоваться и обнимать, велит ему греть свои руки поцелуем каждого пальца, но...
Он показывает ей зачатки крыльев, и Юля смотрит со смесью жалости и чувства, будто её предали.
- Но я думала, что мы...
Артём извиняется, понимая, что это настолько же бессмысленно, как и её незаконченная фраза. Он не виноват. Она не виновата. Никто не виноват, кроме глупой судьбы, которая решила по-другому. Они не, и всё тут. Это не исправить. Даже если отрубить крылья прямо сейчас.
- А кто..? Ты знаешь? Ты... говорил..?
Юля явно не понимает, как сформулировать вертящиеся в голове вопросы правильно, и Артём только поджимает губы. Она, наверное, думает, что всё ещё можно повернуть в лучшую сторону. Можно как-то влюбить себя, договориться, и, может, всё это пропадёт.
У Артёма теперь обезболивающее на завтрак, обед и ужин. А ещё на полдник, файв о'клок и полночь. И вообще в любое время, как только перестаёт действовать предыдущая порция. Он ест горстями, и, пожалуй, ему уже всё равно, если в какой-то момент он переборщит.
Он кивает Юле на фотографию на её тумбочке, где она стоит рядом с отцом - как обычно, строгим, в военной форме - и даже улыбается в камеру. Она прослеживает направление его взгляда и сначала хмурится, а потом охает, закрывая рот руками.
Умная девочка.
- Нет... Нет... Ты же понимаешь...
Он понимает.

Валентин Юрьевич не понимает, почему дочь настояла, чтобы они провели вечер втроём. Двое из присутствующих явно не испытывают друг к другу нежных чувств, и то ли Юля хочет позлить его, то ли тычет ему этим прямо в лицо: смотри, мы не делаем ничего, за что ты мог бы нас осудить. Мы под твоим присмотром и просто разговариваем.
В кои-то веки полковнику Лебедеву достаётся "родительское счастье": вполуха он слушает, как у Юли прошёл день в школе, о чём она разговаривала со Светкой в перемены и какой дурак учитель по алгебре, постоянно цеплялся к ней, хотя она не делала ничего плохого.
Нахальный щенок ведёт себя как-то слишком тихо, и Валентину Юрьевичу кажется это подозрительным. От него вполне можно было ожидать дерзости, вроде накрыть руку Юли своей прямо при её отце или даже притянуть для поцелуя. В конце концов, один короткий поцелуй - не уголовное дело, или какое там ещё оправдание мог придумать этот околокриминальный элемент.
Но он только тихо сидит, даже не притрагиваясь к еде, как будто немного сутулится и выглядит... бледным? А ещё взгляд у него какой-то лихорадочный. Валентин Юрьевич смотрит в ответ и не понимает, что нужно этому возмутителю спокойствия и уничтожителю его нервных клеток. Хочет, чтобы надоедливый папаша поскорее свалил с горизонта? Уж кому тут и стоит убираться, так это именно гостю. Поздно уже, Юльке завтра в школу, наверняка контрольная какая-нибудь, надо повторять материал, а не обжиматься с парнями старше возрастом. У них только одно на уме.
Юля всё щебечет, и Валентину Юрьевичу начинает казаться, что в её голосе сквозят нотки отчаянья. Он смотрит на дочь, а та - на него в ответ, и взгляд у неё умоляющий и болезненный. Что, чёрт возьми, он упускает? Обстановка за столом ужасно странная, и это один из самых подозрительных ужинов в его жизни.
Артём уходит, и полковнику Лебедеву чудится, что его рука дрожит, когда он толкает дверь.

Теперь Артём никогда не лежит на спине и старается не касаться ею каких-либо поверхностей. На стуле и диване нормально не посидишь, нигде, мать его, нормально не посидишь. Ему кажется, что он начинает привыкать к боли. Уже получается выдавить слабую улыбку, тихо рассмеяться, даже если нет на то никакого желания. Уже не хочется кричать постоянно, хотя в тот вечер в доме Лебедевых он боялся, что стоит открыть рот - и это никогда не прекратится. Уже появляется аппетит, и дыхание не так часто застревает где-то посреди горла. Сплошные прогрессы.
Иногда он закрывает глаза и думает о том, что улетит отсюда к чертям собачьим. Как только крылья вырастут до конца, как только можно будет распахнуть их, раскрыть в полную силу, он взмоет в небо и оставит здесь, внизу, проклятого Валентина Юрьевича, который ничего не сделает, даже если поймёт, что происходит и почему, и свою боль. Свои отчаянные крики в ночи, своё разодранное в клочья нутро.
Интересно, подойти к Валентину Юрьевичу и обнять - это то же самое, что пытаться подлететь к солнцу слишком близко, как в мифе про того чудака? Может, если сделать это, крылья просто сгорят, и он избавится от этой ноши?
Сердце бьётся слогами родного имени, и Артём хочет сломать тонкие, хрупкие кости крыльев вместе со своими нелепыми чувствами.

+ ещё одна короткая штука по soulmate!AU, PG, потому что есть поцелуй. По посту.

Don't push me away, I won't cope with it

Валентин Юрьевич поворачивается к нему спиной, и Артём в ту же секунду видит, как военная форма расплывается перед глазами, превращаясь в болото. Оно расползается всё дальше, съедает чужие автоматы, тёмный затылок, столбы и небо. Это не мешает ему дышать, просто кажется странным, и он пытается понять, что происходит. Хватает одного покачивания головы, чтобы всё рассеялось. Он не придаёт этому значения.

Артёму снится эта чёртова спина. Настолько ровная, что ни одно сравнение на ум не приходит. Вокруг плавают слова, которые Валентин Юрьевич не произнёс, но это и не нужно. Одного взгляда, а потом стремительного поворота оказывается достаточно, чтобы все всё поняли.
Артём чувствует толчок в грудь, а затем земля уходит из-под ног. Мир рушится, всё осыпается, повсюду грохот, а он несётся за этой спиной и хочет схватить за плечо, развернуть... Остановись же, чёрт тебя дери! Ты не можешь так со мной поступить! Я не грёбанное пустое место, которое можно просто проигнорировать, пройти мимо!
Он валит Лебедева на спину, прямо на асфальт, и бьёт. Костяшки ноют от того, как часто кулаки здороваются с чужим лицом, и это слишком странно, что его не пытаются скинуть, не дают отпор. Не так бы поступил полковник. Не так бы поступил этот невыносимый человек, этот заносчивый, самоуверенный, холодный...
Артём останавливается, наконец понимая, что не так. Валентин Юрьевич не дышит.
Это просто шутка. Это какой-то глупый розыгрыш, да? Он не мог умереть от пары (десятков?) ударов.
Артём смеётся, не веря, и глаза начинает щипать. Он обхватывает лицо Лебедева руками и наклоняется, целуя. Губы мягкие и с привкусом железа, потому что крови полно.
Откуда он знает, какие у него губы, они же ни разу не целовались. И никогда не поцелуются.
- Ненавижу тебя, - шепчет он и закрывает чужие глаза.

Артём смеётся.
Да и не нужно ему это всё! Соулмейты - это брехня, сказки для маленьких детей.
Он разбивает руки в кровь, пытаясь сломать защиту, невидимый барьер вокруг Лебедева. Между ними только эта проклятая стенка, и, если приложить чуть больше усилий, по ней пойдут трещины.
Ему кажется, он чувствует горячее дыхание на своей шее, но это всё иллюзия. Лебедев вон там, за преградой, смотрит на него этим безразличным взглядом, сцепив руки за спиной. Давай, шпана, покажи, на что способен. Только кулаками после драки махать и можешь.
У него из глаз текут кровавые слёзы, и Артём кричит, ненавидя себя за смесь беспокойства и желания сделать всё ещё хуже. Сдавить шею пальцами, оставить синяки цвета голубики - сочные, яркие, выделяющиеся. Выдавить всю жизнь, заставить хрипеть.
Но он знает, что натолкнётся только на безразличный взгляд, и смеётся. Смеётся, как будто плюёт каждым выдохом в надменное лицо.
Ты мне не нужен.

Что-то определённо не так, но Артём намеренно закрывает на это глаза.
С пафосного разворота и болота, вытекающего из военной формы, проходит неделя. Он убеждает себя, что его это по-прежнему не касается. Что он ни разу не просыпался в огне, под толщей льда, в гробу, среди моря крови и мерзких червей, извивающихся, цепляющихся за жизнь.
Чем он отличается от них, цепляющийся за ложный мир, лишь бы справиться, лишь бы не задохнуться? Инстинкт самосохранения, а? К чёрту его. К рогатому чёрту с копытцами вместо ног, кожаными крыльями за спиной и хвостом, заканчивающимся стрелкой. К чёрту, который трезубцем мешает лаву в котле, где Артём проведёт всю оставшуюся жизнь.

Женька говорит, что у него дикий взгляд.
Артём по-настоящему открывает глаза только в тот момент, когда понимает, что Питон и Женька лежат на полу, а Рус в одиночку пытается удержать его, отчаянно дёргающегося и кричащего в пустоту.

У Валентина Юрьевича разбита губа, а под глазом фингал. Он хмурится и смотрит... с сожалением? Раскаяньем?
Артём фырчит и отворачивается. Не надо ему всего этого. Глаза уже болят. Он устал. Целиком и полностью, но особенно в тех местах, где отметины от шприцов. Чей-то голос шептал ему, что он слишком буйный, оно и не мудрено, для таких уже сделали отдельное крыло... Ты только подожди, мальчик. Голос был женский, ласковый, но он так и не сказал, чего именно ждать.
Валентин Юрьевич смотрит на него через маленькое окошко, в которое его лицо даже не помещается: только брови, глаза, нос и верхняя губа. Та, которая разбитая.
Артём бы приложил руку, да только сил нет даже поднять её, а до двери ещё надо дойти. Ноги ватные, всё размытое, и только часть чужого лица остаётся настолько чёткой, будто... нет, голова тоже как будто набита ватой, и дельных мыслей там нет. Опять не получается подобрать сравнение.
Он произносит фразу, которую не слышно с той стороны, но Валентин Юрьевич читает по губам, бледнеет и уходит.
На нём сегодня не военная форма, и спину совсем не видно, кажется, только кусочек плеча.
Горло сводит спазмом, и Артём не может издать ни звука, но вой всё равно раздаётся. Громкий, отчаянный, похлеще волчьего. Он заполняет собой всё пространство в комнате, словно материальная вещь, и Артём теряет сознание.
"Я всё ещё люблю тебя".

+ боязнь счастья!AU, по посту.

I beg you, don't make me happy

- Я не боюсь, - морщится Тёмка, будто одно это слово, одна мысль, что он может чего-то бояться, может быть в этом плане обычным человеком, вызывает у него зубную боль и привкус лимона на языке. - Я просто отношусь к этому с недоверием.
Они оба понимают, что это просто игра словами, а на самом деле, едва оказавшись в его объятиях, Тёмка начинает трястись, как в лихорадке.
Это убивает Валентина. То, что прикосновения, тактильный контакт, просто присутствие рядом, делают для него всё только хуже. Артём словно переполняется ожиданием жуткого, начиная от обвалившегося потолка прямо на голову Лебедева и заканчивая внезапным сердечным приступом. О таких вещах, как работа, вообще не стоит упоминать, это само собой разумеется: его кто-нибудь пристрелит, свернёт шею, разжалует и выбросит за порог министерства обороны. Они обязательно поссорятся в пух и прах, Валентин уйдёт на улицу, в порыве злости окажется ослеплённым, и его собьёт ближайшая машина. Им же только дай возможность, сразу пешехода норовят на тот свет отправить. Кому не хочется в тюрьму?
Валентин понятия не имеет, что удерживает Артёма от постоянных сообщений в стиле: "Ты там ещё жив?" - но он благодарен, что его телефон не атакуют подобные послания постоянно. Хотя догадывается, что именно это крутится у Тёмки в голове. Счастье ещё не разрушилось? Ещё не потянуло за собой цепочку трагических событий?
Во время секса он напряжён и просит Валентина "напоминать ему о реальности". Боль не может быть приятной, не может сделать его счастливым, даже если она лёгкая и будоражащая, поэтому нужно несильно ударить его, прикусить кожу или ущипнуть, может, даже выдать пощёчину. Без этого он порой не может расслабиться, вцепляется пальцами в плечи и смотрит так отчаянно, что кажется: не проживёт и секунды, если отказать.
"Пожалуйста, - умоляют его глаза. - Пожалуйста, не делай меня счастливым".
С подарками всё обстоит ещё тяжелее. Не то чтобы Валентин собирался осыпать Артёма золотом, игрушками, конфетами, цветами или новыми гаджетами (что там нынче нужно молодёжи?), но даже приятная мелочь в Новый Год или День Рожденья может стать настоящей катастрофой. Ведь его на самом деле легко обрадовать, _сделать счастливым_. Любой знак внимания, необязательный поцелуй в макушку перед выходом из дома или забота во время болезни. Встать пораньше и приготовить для двоих завтрак, купить любимую сладость. Валентин никогда не думал, что будет так переполнен желанием увидеть улыбку на чьём-то лице, но он ведь не эгоист и хочет сделать что-то в ответ. Он может очень многое дать, просто он... не должен?
Однажды Валентину приходит сообщение от Тёмки. Тот пишет, что стоит у ворот, даже не показывался на глаза дежурному в будке, но ему нужно прямо сейчас убедиться, что всё в порядке. Просто покажись мне, мол, из какого-нибудь окна или спустись и дай прикоснуться. В горле застревает ком, он сглатывает и молча выходит. Он не обязан никому отчитываться, а слухи на основе одной встречи никто не посмеет пустить. Спокойствие Тёмки важнее, даже если это выглядит как выходка глупой влюблённой девицы, которая, минуя секретаршу, сразу вошла в переговорный зал и уселась на коленки к директору компании.
Тёмка бледный, сжимает в руках телефон и греет их дыханием. На дворе зима, а этот дурак наверняка опять забыл перчатки. Тревога из головы абсолютно всё выбила. Вон и куртка лёгкая, если простудится - цензурных слов не хватит, только разворачиваться от двери и идти в аптеку. Зато он будет слишком занят лечением, чтобы посчитать себя счастливым.
С каких пор Валентин стал продумывать всё под таким углом?
Выражение его лица мгновенно меняется, когда он видит Артёма. За ними никто не смотрит, поэтому можно не быть настолько строгим и суровым. Не приказы рявкать собрался всё-таки.
- Ты чего удумал? - звучит всё равно как претензия, хотя вкладывает он в интонацию только беспокойство. - А ну иди домой. Закажи себе пиццу, если хочешь. Я ещё не знаю, когда вернусь.
- Н-нет, - продрог всё-таки, паршивец: зуб на зуб не попадает. - Я просто...
Артём не говорит, что боялся похоронки, но она могла идти слишком долго, так что он пришёл сюда, чтобы узнать всё не от бумажки, а из чьих-то уст. А ещё он видел репортаж про беспорядки в одном из московских районов, но понадеялся, что Лебедева туда не отправили.
Руки у него холодные, когда он прикасается к знакомому лицу, ведёт пальцами по морщинам на лбу.
- Прости, я не должен был... - чувство вины - ещё одна безопасная от счастья территория, он понимает, насколько всё это нелепо, не к месту, но просто не может удержаться. Возможно, он подсознательно надеется, что его отчитают за такое поведение.
- Всё в порядке, - Валентин научился избегать даже слов "Всё хорошо". Разговор как движение по минному полю. Он не может ненавидеть Тёмку за это, не может злиться на него, но всё больше убеждается, что ему нужен специалист. Неважно, какими правдами и неправдами придётся затащить его в кабинет, но это ненормально. Он должен это исправить. Вместе им всё под силу, верно?
- Я в порядке. Жди меня дома, хорошо? Я позвоню, когда меня отпустят.
Валентин держит его руки в своих, передавая немного тепла, а потом отпускает и разворачивается.
С каждым разом отворачиваться от него всё страшнее.

+ "Гоголь: Начало", гуроголь, маскарад!AU по посту.

Masquerade! Hide your face, so the world will never find you! ©

Николай уже и не помнил, как оказался приглашённым на это мероприятие. Подумал только, что, как обычно, будет стоять в стороне, но, может, хоть наберётся вдохновения, глядя на чужие яркие костюмы и вызывающие платья. Кто узнает тебя за маской, кто посмеет тебя осудить? Ни глубокий вырез, ни кричащие цвета не поставят тебе в вину.
Когда он подошёл к дверям, музыка уже играла вовсю - громкая, торжественная. Ноты с листов бодро соскакивали, будто собираясь в человеческий силуэт, который протягивает тебе руку: идём со мной, влейся в это празднество жизни.
В своей чёрной простой одежде Николай казался лишним среди пёстрых взмахов чужих подолов и полов, сверкавших в свете свечей, а потому решил, что понаблюдает из-за дверей. Сердце радостно билось в груди в такт весёлому танцу, но он так и не присоединился, сжимая в кулаки руки, затянутые в перчатки. Казалось, вот-вот - и его настигнет что-то, чему он не мог дать описание. Что-то сказочное и тёплое, когда держишь в руках мамину шкатулку с танцующей балериной в розовой пачке.
Николай бесцельно бродил взглядом по толпе, пока не зацепился им за одного мужчину. Его богато украшенный узорами костюм не мог остаться без внимания, а золотая маска на лице манила узнать тайну тёмных глаз в её прорезях. Он двигался так уверенно и красиво, что перехватывало дыхание, его движения завораживали. Плавность каждого шага и лёгкость, с которой пальцы мужчины держали чью-то тонкую кисть, заставили Николая в какой-то момент приоткрыть рот, а потом облизнуть пересохшие губы.
Мужчина улыбнулся какой-то даме, видимо, извинился и отошёл в сторону, чтобы забрать у проходившего мимо слуги бокал с шампанским. Николаю пришлось немного сместиться, потому что иначе он терял незнакомца из виду. Он окинул взглядом его зачёсанные назад тёмные волосы, очертил им нос и скользнул на губы: верхняя стала влажной после глотка. Николай поймал себя на диком, неправильном желании коснуться её пальцем и стиснул крылатку в районе груди, чувствуя, как лицо обдало жаром.
Как раз в этот момент мужчина посмотрел как будто прямо на него, повернул голову точно в сторону дверей, той маленькой щели, через которую Николаю удавалось наблюдать всё это время. Николай охнул, а потом бросился прочь, и в коридоре его шаги звучали так громко, что становилось ещё страшнее.
На улицу он выбежать так и не успел: его схватили за руку, и он резко остановился, тут же оборачиваясь. В темноте коридора чужая маска не отливала золотом так сильно, а глаза и вовсе было не разглядеть.
Николай не знал, то ли ему извинниться, то ли спросить, почему вдруг его компания стала так важна. Неужели мужчина действительно видел его? Знал, что он наблюдает за ним? Они даже ни разу не пересекались взглядами. Разве в круговерти танца можно заметить чью-то тень?
Незнакомец тут же отпустил его руку, словно извиняясь за неожиданный и резкий жест, а потом тихо произнёс:
- Не уходите.
Как накатившая на берег волна, шёпот, он заставил Николая замереть и желать услышать его снова. Это было... чарующе.
- Я не хотел... смутить или оскорбить вас. Не думал, что вы заметите, просто...
Он замолчал. Все оправдания сейчас казались такими нелепыми. Нужны ли они были мужчине в принципе? Кажется, он не злился. Тогда зачем?
Незнакомец снова коснулся его руки, но уже иначе: не стараясь удержать, а как будто обвивая нить вокруг его запястья. Связывая вместе. Его совершенно не смущало, что всё это происходило через перчатку. Он переплёл их пальцы и коснулся губами костяшек, поднеся руку к лицу.
- Не прошу вас подарить мне танец, но что насчёт поцелуя? Всего один. Пожалуйста.
Сердце в груди Николая колотилось, как безумное, и вовсе не потому, что он пробежал часть коридора. Пока основное действо происходило в зале, они здесь стояли совершенно одни, кончики пальцев покалывало даже через преграду, словно он почувствовал всё это голой кожей. Теперь музыка казалась приглушённой и уже не звала за собой, а торжество и вдохновение перестали иметь всякое значение.
Он прерывисто выдохнул, покоряясь этому голосу:
- Хорошо.
Губы незнакомца как будто хранили вкус шампанского, и Николай постарался убедить себя, что именно поэтому ему так ударило в голову. Он вдруг почувствовал себя хмельным до невозможности, позволяя вжать себя в стену, хватаясь второй рукой за чужой расшитый костюм. В голове стало удивительно пусто, он закрыл глаза и приоткрыл рот.
Поцелуй был долгий и поселил в его груди какое-то странное томление и непозволительное желание большего. Он хотел, чтобы этот голос свёл его с ума окончательно, чтобы эти руки касались его тела, трепетавшего от близости: казалось, он мог чувствовать жар тела мужчины через все слои одежды, хотя они даже не соприкасались.
Но, тем не менее, он убежал первым, как только поцелуй закончился, а губы так и горели греховным огнём.

+ менров, греческая мифология AU, Персефона и Аид. Спасибо посту за вдохновение. Коллажи божественны, песня прекрасна.

Did you think I would run away?

С того момента, как Аид увидел эту солнечную улыбку, всё было решено. Мнение Зевса уже не имело бы значения. Ничто не имело бы значения. Только этот изгиб губ и смеющиеся светлые глаза, того же цвета, что и голубые маки на поле, где Персефонес гулял босиком.

Он светится. Олег чувствует это своей прямой спиной, за которой шагает сам бог плодородия. Юный, красивый и как будто совсем не напуганный, не удивлённый. Вокруг него действительно ореол свечения, который не даёт стенающим душам подобраться слишком близко, коснуться хотя бы края туники. Звук шагов утопает в бесконечной темноте.
Вот где теперь тебе предстоит жить. Вот кому в руки тебя отдали.
Какая-то часть Олега хотела напугать и узнать, исчезнет ли тогда этот свет, буквально режущий глаза. Изменится ли цвет глаз, пропадёт ли улыбка с лица. Загорелого, щедро обласканного солнцем, чьи лучи не проникают в царство ночи. В его царство. Где черно всё - от воды до шерсти у сторожевых псов, от крови до пустых глазниц черепов, вмурованных в стены.

Саша думает, что современному богу мёртвых даже и нечем, наверное, напугать, но он ошибается: едва Аид бьёт тростью с набалдашником в виде собачьей оскалившейся морды об пол, величественные залы меняются. Они оплывают чёрной жижей, и та лишает ярких красок всё, к чему прикасается. Она закрывает собой окна и двери, запечатывает все выходы и струится в щели.
Ему становится смешно, и он даже прижмуривается: неужели Аид перестраховывается? Неужели он думает, что Персефонес убежит, сверкая голыми пятками, побросав свой урожай с ярких полей?
Он смотрит на чужие перстни со всевозможными камнями и почему-то думает, каково это - переплести с ним пальцы. Перстни будут мешаться? Они тёплые? Должны быть тёплые, ведь, несмотря на холод подземного царства, сам Аид должен поддерживать в себе жизнь, чтобы выполнять прописанные обязанности. Бедняга, тут так мрачно. Мог бы хоть факелы зажечь.
Аид распахивает массивые, расписанные узорами двери, и чёрная ковровая дорожка ведёт прямо к его трону.

Олег проходит вперёд, уверенно, спокойно, как и положено богу. Это его территория, и здесь он чувствует себя хозяином. По одному только взмаху его руки стенающие души затихают, расползаются по углам, опустив головы, словно провинившиеся домашние питомцы. Довольно пугать. Ему нужна тишина, чтобы объяснить, как обстоят дела. Новый порядок вещей.
Он усаживается на свой трон и закидывает ногу на ногу. Персефонес стоит перед ним, по-прежнему сжимая в руках цветы, которые успел собрать до их неожиданной встречи, и улыбается спокойно, словно ничто не способно его потревожить, и нынешняя обстановка совсем не отличается от поверхности, где он любим океанидами, и всякое растение тянется к нему за ласковым прикосновением подушечек пальцев, за поцелуем губ, способных подарить жизнь.
- Зевс решил, что ты будешь моим супругом, - голос Олега холоден, и взгляд кажется безразличным, будто и не касается его это решение верховного бога. Но сердце короля мертвецов бьётся так, как никогда прежде, и это скоро перестанет быть тайной.
- Ох, вот как! - Персефонес невероятно эмоционален, он хмурится, и голос его сочится недовольством. - Он, по крайней мере, мог бы меня предупредить. Да и ты мог сказать об этом перед тем, как увезти сюда, что за манеры?
Олег удивлён и позабавлен, он выгибает брови и ждёт продолжения. Стадия отрицания, значит?
Впрочем, он очарователен, даже когда дуется. Не хватает только притопнуть ногой и упереть руки в бока. Что дальше? Подойдёт к нему и отвесит пощёчину? Демонстративно развернётся и уйдёт?
- На самом деле, - Персефонес щурится и внезапно ухмыляется, - я мог бы здесь задержаться. Тебе стоит сменить стиль, и я в этом - отличная подмога. Начнём, пожалуй, с самого главного.
Цветы из его рук взмывают в воздух, а потом превращаются в яркий красивый венок. Ступая по чёрной дорожке, сокращая расстояние между ними, этот нахал поднимается по ступенькам и встаёт прямо перед Олегом, водружая это творение на его голову. Затем делает пару шагов назад и критически осматривает.
- Да, - выдаёт он свой вердикт. - Мне нравится. Теперь ещё немного...
Он взмахивает сначала правой рукой, а потом левой, и пустые глазницы черепов заполняются лепестками роз. Он прикрывает глаза и втягивает носом воздух, явно наслаждаясь изменениями, которые уже успел внести.
- Что? - Персефонес склоняется так, чтобы их глаза были на одном уровне. - Думал, я сбегу, едва узнаю обо всём? Что ж, Зевс ещё своё получит, а ты... О, ты успеешь пожалеть, что тебе достался такой супруг.
- Кажется, я уже жалею, - бормочет Олег, но его глаза в кои-то веки смеются, и он думает: да. Именно так. Ему не нужен робкий мальчишка, шугающийся каждой тени. Второй король подземного мира должен быть смел и, может, совсем немного безрассуден. У него умный взгляд, он вряд ли сбежит от своих новых обязанностей. А выпускать его на волю... Ненадолго, но со временем это наверняка можно устроить.
Олег призывает к себе в руку половинку граната и достаёт из неё одно маленькое зёрнышко. Персефонес понимает всё без слов и обхватывает его губами вместе с пальцами Олега.
- Возможно, я и в тебя смогу вдохнуть новую жизнь.
И он снова солнечно улыбается.

@темы: Я пишу